на велосипед и, проклиная неудобную одежду, поехала вслед за ним, петляя по тропинкам и дорожкам, объезжая бесконечные грязь и лужи. Нет, юбка в любом случае будет испорчена, даже если не вымажется в смазке – непременно соберет на себя все брызги этой вездесущей жижи. И вот что, если разобраться, на мне еще могло быть надето? Я собиралась в библиотеку. Согласно существующим правилам приличия, в общественных местах – на работе, учебе, в библиотеках и музеях, театрах и ресторанах – женщинам следовало появляться только в юбках. Причем нужной длины. Но на спорт и отдых это правило не распространялось. И потому смотрелась я сейчас в своей юбке на велосипеде столь же нелепо, как выглядела бы на лекции в тех обтягивающих брючках, в которых отплясывала на последнем Регинкином дне рождения.
Но постепенно езда увлекла меня. Дорожки петляли – то влево, то вправо, то вверх, то вниз, и ветер свистит в ушах на спуске, и ноги все ощутимей болят на подъеме, и где мне взять вампирскую грацию, чтобы не свалиться, завязнув в грязи, в какую-нибудь лужу? Да еще бы не потерять его на всех этих поворотах, вон как мчится наш мальчик Антоша, словно крылья за спиной хлопают.
Наконец, на высоком берегу Большого пруда, он остановился и слез с велосипеда, поджидая меня. Через пару секунд я притормозила рядом – раскрасневшаяся, уставшая, но довольная, и он не мог этого не заметить.
– Ну вот, а говорила – библиотека. Пойдем присядем ненадолго, хоть дыхание выровняешь.
Он повел меня к небольшому деревянному домику над прудом. Зимой им пользовались как раздевалкой любители-моржи, а сейчас он был пуст и заперт, и вокруг тоже не было ни души, словно мы единственные забрались сегодня в этот дальний уголок парка. Дверь домика выходила на широкий деревянный настил, от которого вниз, до самой воды, шли ступеньки. На солнце доски прогрелись и высохли, и было отчетливо видно, что за все последовавшие за заморозками дни на них не ступала нога человека.
Мы прислонили велосипеды к стене и расположились на настиле, свесив ноги на ступеньки, глядя на поблескивающую на солнце поверхность пруда, на далекий противоположный берег, шумный и многолюдный. Там, почти у самой воды, расположились детские площадки, батуты и карусели, там стояли в рядок лотки с пирожками и мороженым, воздушными шарами и игрушками, дымили многочисленные закусочные, соблазняя гуляющую публику ароматами жареного мяса. На нашей стороне пруда не было ничего. Кроме этого домика, ковра засохших листьев под ногами да сплошной стены вековых деревьев.
– Наверное, ты помнишь эти деревья еще саженцами, – проговорила, поддавшись настроению.
– Здесь всегда был лес, – не согласился Анхен, – его просто облагородили, проложив дорожки да запрудив речушку, что протекала по дну оврага. А на той стороне – да, и саженцы, и торжественная закладка главной аллеи, и гордые речи, полные похвальбы и надежды. Меня приглашали на открытие.
– Сколько тебе лет, Анхен?
– Восемьсот шесть.
– И кого вы сожрали на последнем юбилее? – не смогла удержаться, хоть и чувствовала, что сейчас все испорчу.
– Это