Селия.
– У меня не плохое настроение, – возразила Труда, – но оно испортится, если ты будешь во все тыкать пальцами.
– Почему мы не оберемся хлопот с Марией? – спросила Селия.
– Потому, что никто не знает, что за кровь в ней течет, – сказала Труда. – Но если та, что я подозреваю, то она еще заставит нас поплясать.
Селия задумалась, какая же у Марии кровь. Да, она ярче, чем у нее и у Найэла. Когда на днях во время купания Мария порезала ногу, то кровь, маленькими каплями выступившая из раны, была ярко-красной.
– Она будет бегать за ними, а они за ней, – сказала Труда.
– Кто будет бегать? – спросила Селия.
– Мужчины, – сказала Труда.
В том месте, где утюг прожег ткань на гладильной доске, виднелось коричневое пятно. Селия выглянула в окно, словно ожидала увидеть, как Мария, танцуя, движется между скалами, а ее преследует большая компания мужчин.
– Против крови не пойдешь, – продолжала Труда. – Как ни старайся, она даст о себе знать. Мария сколько угодно может быть дочкой вашего Папы и унаследовать его талант в том, что касается театра, но она еще и дочь своей матери, а то, что я про нее слышала, лучше не повторять.
Взад-вперед, взад-вперед двигался по ночной рубашке разъяренный утюг.
Интересно, подумала Селия, у матери Марии тоже была ярко-красная кровь?
– Всех вас воспитывали одинаково, – сказала Труда, – но вы, все трое, так же не похожи друг на друга, как мел на сыр. А почему? Да потому что кровь разная.
Какая Труда противная, думала Селия. И чего ей далась эта кровь?
– Вот Найэл, – продолжила Труда. – Вот мой мальчик. Вылитый отец. То же бледное лицо, те же мелкие кости, а теперь, коль он понял, что может выделывать с пианино, так уж не бросит его. Хотела бы я знать, что думает об этом ваша Мама; что все эти недели творится у нее в голове, когда она слышит, как он играет? Уж если даже я переношусь на много лет назад, то что говорить о ней?
Селия задумчиво посмотрела на простое, морщинистое лицо Труды, на седые, тонкие, гладко зачесанные волосы.
– Труда, ты очень старая? Тебе девяносто лет?
– Боже милостивый, – сказала Труда. – Час от часу не легче!
Она сняла с гладильной доски ночную рубашку, которая из бесформенной и мятой превратилась в тонкую и гладкую, хоть сразу надевай.
– За свою жизнь я много чего навидалась, но мне пока еще не девяносто, – ответила она.
– Кого из нас ты больше любишь? – спросила Селия, на что получила ответ, который уже не раз слышала.
– Я всех вас люблю одинаково, но тебя совсем разлюблю, если ты не перестанешь тыкать пальцами в гладильную доску.
Как они умеют отделаться от вас, эти взрослые, чтобы избежать прямого ответа на трудный вопрос.
– Если Мария и Найэл пойдут в школу, я останусь единственной, – сказала Селия. – Тогда и ты, и Папа, и Мама должны будете любить меня больше всех.
Она вдруг представила себе, как получает тройную дозу внимания; такая мысль была для нее внове. Раньше она над этим не задумывалась.