слился с первым словом, которое пробудило меня, и я на секунду испугался, что слечу вниз с широкого подоконника, со второго этажа.
– Не засыпай, пожалуйста. У меня предчувствие какое-то нехорошее. Мне стало страшно одному. Обещай, что ты выберешься к прожекторам и попросишь за меня там, чтобы я увидел своих! Я сделал что-то хреновое. Не помню, что именно, но не хочу, чтобы меня запомнили таким.
– Ты опять несёшь ерунду! Что за фразы! Ты пойдёшь со мной и сам скажешь, если уж на то пошло. Ты думаешь, у меня хватит духу одному выйти к собакам? – взбудоражился я его настроем.
– А ты не чувствуешь?
– Что? – спросил я, напрягшись и прислушиваясь: не о собаках ли он говорит?
– Я пахнуть перестал.
– Что?
– Знаешь, странно как-то. Но я чувствовал свой запах, а теперь не чувствую. Мне кажется, я потерял запах… – он всосал запах носом по своей ладони. – И мурашки по коже, как лёгкий ветерок растекается… рука, руки, всего меня…
– Ты чего? К запаху человек привыкает, а своего совсем не чувствует, – принюхавшись, я понял, о чём он говорит.
– Я свой чувствовал – непрерывно, каждое мгновение. И чувствовал потому, что он мне не нравился. Раньше я почти не замечал его, но здесь чувствовал очень отчётливо, и меня от него даже тошнило. И привкус рыбы пропал. Может, он стал исчезать из-за того, что он мне не нравился? Как ты думаешь: может такое быть? – он умоляюще посмотрел на меня, но у меня встал комок в горле.
– Я не знаю!
– Я вообще не пахну! Не капли!
Я старался не обращать на его реплики внимания – хотя бы потому, что они меня очень пугали. Но сам стал незаметно для него принюхиваться. Он действительно ничем не пах – запах исчез. Но голос… Как будто он говорил через пластиковый стакан или картонную коробку. Его голос потерял звучность и стал впитываться в темноту воздуха.
– Что ты так смотришь? – испугался он. – Эй…
Страх который я испытал, не сравним даже с тем страхом который я испытывал убегая от собак. Убегая от собак, вы, так или иначе, всё же осознаёте видимую угрозу. Но то, что я видел в течение последующих двадцати минут, бросило меня в такую дрожь! После того как он сказал «Что ты так смотришь?», я перестал его слышать. Его губы шевелились, его удивлённое лицо озадаченно вертелось, и он пытался добиться от меня ответа, но пугался оттого, что видел, когда я говорил ему, что не слышу его. Он беззвучно плакал, а я не слышал его слёз. Он держал меня за руку, спрыгнув с подоконника, впился щекой в мою руку, а потом держал меня своими руками за щёки, умоляюще глядя в глаза. Я пытался передать ему глазами, что не забуду его, потому как понимал, что происходит что-то неладное. И он тоже это почувствовал. И держался пальцами за мои щёки, пытаясь найти в них хоть каплю ощущений; он терял осязание, как и я. Можете представить себе, как вы начинаете видеть сон в темноте закрытых глаз? Так вот, он – словно сон, потерявшийся в открытых глазах; словно помехи в телевизоре – крапинками, словно маленькими