неприятельской, и посреди всего этого помешательства – Констант, быстро водящий поскрипывающим пером по бумаге, стоя на штабеле трупов как на кафедре.
– Это будет жизнеописание величайшего из полководцев современности, – поясняет он в ответ на вопросительный взгляд Сандра. Он обмакивает перо в прикрепленную к поясу латунную чернильницу, и, перевернув страницу книги в железном переплете, начал очередной абзац. – Покуда события не поросли былью важно, чтоб даже самая мельчайшая деталь иль произнесенное слово не были потерянны для будущих поколений.
– Хм, – в замешательстве хмыкнул Сандр. – Только не фиксируй вот этого, – и, развязав штаны, помочился на трупы. – Все недосуг было как-то, – смущенно пробормотал он.
– Как скажите, как скажите, князь, – Констант задумчиво поживал кончик пера, собираясь с вдохновением.
А расплывавшийся в небе закат являл лазурный океан, где облака, переливаясь всеми оттенками от густого бордового до пронзительно ярко-алого, были подобиями чудесных затерянных коралловых островов.
Вета – в покосившейся башне из красного кирпича. Окна ее выходят на три времени года: тут стучит певучая весенняя капель, сбегая ручейками с величественных развалин, бурая листва засыпает вспоротые мостовые, над которыми торчат скрученные чудовищной деформацией деревья, там – заросли серого бурьяна колышутся под теплым летним дуновением. Ворота же башни, сорванные, покоились под снегом.
У него длинные прямые черные волосы и фиолетовая кожа, на плече его застыл ястреб, и при ближайшем рассмотрении становиться видно, что лапы птицы давно и глубоко вросли в плоть и кости. Он носит легкий эластичный панцирь, по-видимому, из чешуи дракона, поверх свободных одежд, не имеющих определенного покроя, тюрбан и шлем, который украшен вставленными самоцветами, закручивающимися спиралью к верхушке, где переливается великолепный большой сапфир. Таков Вета, покровитель нерожденных. Руины и переплетенные кишки катакомб – таковы его владения.
В круглом пустом зале, где под закопченным дырявым куполом в ржавых держателях торчат древки съеденных молью знамен и танцуют пылинки в пробивающихся снаружи лучах, в зале, где из мебели стоит один лишь грубо сколоченный престол, а стены с обвалившейся штукатуркой сейчас задрапированы извлеченными из запечатанных сундуков шпалерами, с вышитыми изображениями августейшего покойника, сохранившиеся от прежних хозяев башни, возникает движение. Что-то гораздо менее осязаемое, чем тени собирается в комок. Вкрадчивый девичий голосок шепчет, плывет по помещению, дразня.
– Неверный возлюбленный!
Вета нарочно отворачивается, но двое нерожденных, что охраняют вход, сохраняют невозмутимость, происходящее остается за гранью их восприятия. Массивные бронированные головы, толстые загривки, склоненные спины, влажные семипалые лапы сжимают заряженные пищали, застывший взгляд бездонных черных глаз-бусинок – такова его личная