номер. Как я потом сутки добиралась домой, не помню. Как через пару дней переместилась из Киева в Крым, тоже не помню.
Помню только, что рядом был муж, которому я методично каждый день задавала один и тот же вопрос: почему, выпрыгнув на большой скорости из машины, я осталась живой и невредимой, и неужели меня спас не кто иной как Лаврентий Палыч? Муж в ответ молча пил водку. Тогда в одну варфоломеевскую ночь я перебила всю посуду в нашем номере, оборвала проводку, повредила мебель и в ночной рубашке пыталась перелезть через забор. Но повисла на нем, как необычайной красоты огородное пугало. Муж стоял под забором и задумчиво глядел на эту шедевральную картину. Проходящий мимо ночной путник воспринял представшее перед его глазами зрелище несколько по-иному и истошно завопил:
– Да сними ты ее оттуда!!!
Приехав домой, я узнала от дочери, что в эту самую ночь звонили из Питера и трагическим голосом звали меня к телефону. Диалог был приблизительно такой:
– Стася, где мама?
– Уехала.
– Что значит уехала? Это Волков говорит.
– Я слышу, кто говорит. Но ее все равно в городе нет.
– Как только вернется, передай ей, пусть немедленно перезвонит мне.
Ну я и перезвонила. Он сказал, что у него именно в эту ночь разболелось сердце и что-то там еще, и он решил, что к его нездоровью руку приложила именно я. Потому и позвонил проверить.
– И вообще, Сашка, я не собирался с тобой ссориться. У тебя все нормально?
– Уже все нормально, Леш, остались только следы от гвоздей. Но, я думаю, со временем они будут заметны разве что тем, кто принимал участие в этом постбиблейском перфомансе. Так что не волнуйся, Палыч, я не подмочу твою репутацию…
Ты приходишь ко мне —
я свечусь, как березовый лист.
Здесь мой зал ожиданья —
и что бы в судьбе ни случилось,
Ты играешь все ту же мелодию, мой пианист.
Что ж мне слышится сладостно-сладкая санта-лючия?
Жажда не утоляется
в самом хмельном из миров
Литром лютой тоски
с чайной ложкой крепчайшего счастья.
Ты приходишь ко мне —
и приносишь поленницу дров.
И я снова горю
на костре при твоем соучастьи.
Белый пламень любви
заливается оловом слов,
Тех изношенных слов,
от которых не ждешь облегченья.
Вкус твоих отрезвляющих губ —
вот и весь мой улов.
Душ скрещенных ожог —
и кинжальная сталь отлученья.
Эпизод 3
С середины 90-х я вынуждена была, как и ты, постоянно контактировать с продажной девкой дикого капитализма, то есть журналистикой. Газеты и журналы меняла, как перчатки, поскольку не могла долго выносить ни их желтой внешности, ни серого нутра. Один из гламурных журналов, в котором я ненадолго приземлилась, назывался «Имидж и жилье». Издавал его бывший суворовец, «латышский стрелок», ставший впоследствии сначала