с разрешения датского короля Кристиана VII была основана синагога, получившая название «Кахал Кадош Бераха ВеШалом», синагога «Благословение и мир», а похоронное общество было названо «Обществом добрых дел» в знак признательности тем, кто проявлял заботу об умерших. Совет синагоги нанял врача, лечившего как богатых, так и бедных. Совет синагоги по мере сил следил за соблюдением всех прав людей нашей веры, которым приходится жить в этом мире все время настороже и быть готовыми в любой момент, если понадобится, переселиться на новое место. В благодарность за все, что синагога делала для нас, мы были обязаны вести себя прилично и достойно и во что бы то ни стало сохранять единство рядов. За неподчинение раввину налагался штраф. Со злостными нарушителями разбирался специальный комитет. Датское правительство терпимо относилось к существованию нашей конгрегации, но беспорядки и внутренние распри всегда могли изменить это благосклонное отношение, виновников могли подвергнуть суду и заключить в тюрьму, и они исчезли бы, словно их заколдовали и превратили в стебли травы.
К тому времени, когда я выросла, в конгрегацию входило восемьдесят семей. По пятницам на вечерней службе мы с мамой сидели в синагоге за занавесом из белого шелка, отделявшим женщин и детей от мужчин. Мама всегда садилась рядом с мадам Галеви. Вместе они составляли внушительную силу. Сестры Общества милосердия и богоугодных дел следили за порядком как в своих рядах, так и во всей общине. Они решали все вопросы общественной жизни и часто судили нарушителей гораздо строже, чем датские власти. Но ведь это была их земля.
Синагога представляла собой небольшое деревянное строение, освещенное свечами в массивных серебряных канделябрах, привезенных из Испании сто лет назад. Иногда службы проводились в импозантном каменном здании, но даже там пол не был настелен, и все ходили по песку, как это традиционно делалось в Европе в те страшные годы, когда надо было скрывать свою национальность и звук шагов по мраморному или каменному полу мог бы выдать местонахождение нашего святилища тем, кто хотел причинить нам вред. Наша духовная жизнь, наша сущность держались в тайне сотни лет, как некое каменное ядро внутри плода.
Всем остальным люди нашей веры казались какими-то таинственными существами; некоторые христиане шептали, что мы, словно тени, и можем проскользнуть всюду, как рыба сквозь сеть. Но если мы и жили как тени, то не по своей вине: история нашего народа сделала нас такими. Мы скользили по жизни под водой, стараясь не попадаться на глаза власть имущим, которые всегда могли прищучить нас. Люди нашей национальности составляли около половины европейского населения острова. Нас всех называли креолами – как европейцев, никогда не бывавших в Европе, так и евреев, которых вечно преследовали, пока они не приехали сюда. Но наша кухня была в основном французской, к ней мы добавляли оливки, чеснок и каперсы из испанского меню. Прошлое всегда было с нами. Может быть, мы казались тенями еще и потому, что несли на себе груз прошлого, представление о той жизни, которую мы