поможет.
По всему выходило, что гетмана скоро начнут рвать на ветошь. На истошную просьбу подбросить войск Москва ответила отказом, мотивировав, что, согласно договору, не имеет права вмешиваться во внутренние дела Малой Руси, да и бунты надо самому давить. Такого афронта Иван Мартынович не ждал. Однако что-что, а кризисы его не страшили, напротив, именно в такие минуты гетман обретал крылья. Играя на упреждение, он издал несколько универсалов, призывая любих друзiв бить москалей, которые съели левобережное сало и вообще плюндрують Нэньку, а затем, подавая пример, лично возглавил поголовную резню небольших московских гарнизонов. В то же время, правда, отослав в Белокаменную истерическое послание: дескать, я государю был верен всей душой и войск у вас просил, а подлая чернь распоясалась, потому что вы их вовремя не прислали! Как ни странно, Москва не поверила. На границе начала накапливаться мощная армейская группировка Ромодановского.
В этот-то, скажем прямо, непростой момент лучиком надежды прибыло к Брюховецкому послание от правобережного коллеги. Поскольку-де я, – писал Дорошенко, – нынче в контрах с крулем, а ты, братан, с царем, почему бы не объединить силы? Вместе, да с татарами, мы с кем угодно справимся, а кому быть главнее, пусть войско решает, но лично я думаю, что главным надо быть тебе, поскольку ты у нас человек особенный. Последнее, видимо, подкупило «народного гетмана» больше всего, и вообще, идея «стратегического партнерства», с какой стороны ни гляди, выглядела изящно: на лозунг воссоздания Малой Руси электорат не мог не клюнуть, а что до Дорошенко, то интеллигенцию разводить одно удовольствие. Так что на встречу Иван Мартынович отправился в самом радужном настроении. Однако, едва добравшись до назначенного места, был связан собственными старшинами, а затем то ли по знаку правобережного коллеги, то ли нет растерзан ими же под одобрительный рев войска, переходящего под стяги Дорошенка.
Позже тот пытался за эксцесс оправдываться (мол, он приказал только приковать товарища к пушке и рукой махнул только для того, чтобы прекратить смертоубийство, а его не так поняли). Скорее всего, говорил правду: кому-кому, а ему «народный гетман» был нужен живым, поскольку, с одной стороны, очень много знал, а с другой, очень дорого стоил на предмет выдачи Москве. Однако что сделано, то сделано. Утерев скупую мужскую слезу, Петр Дорофеевич первым долгом распорядился собрать и похоронить с честью остатки усопшего, затем при огромном скоплении народа торжественно назвался гетманом «всея Украйны» и… совершенно неожиданно, под крайне странным, если не сказать хуже, предлогом отбыл восвояси. Почему-то оставив за себя наказным не кого-то из запачканных москальской кровью, а потому вынужденно надежных «левых» старшин, а черниговского полковника Многогрешного, едва ли не единственного почти не запятнавшего себя в ходе январской резни. Назначение, если честно, странное, настолько противоречащее элементарной кадровой логике, что разобраться