но в спиртном вопросе имел большую квалификацию. Марценюк из Владимира все время повторял, что он не пьет, но запросто, на халяву, мог выкушать литр водки без какой-либо закуски.
Раздавив литр спирта с соседями-жильцами, Монзиков ударился в воспоминания.
Дело было в феврале. Погода стояла отвратительная. Монзиков работал тогда зам. начальника отряда и одних только заключенных у него было более 250 человек.
– Представляешь, значит, сижу я, это, и вдруг – бац! Влетает в окно камень, завернутый в тряпку. Я разворачиваю, а там – малява. – Монзиков посмотрел на Марценюка, отпил немного спирта, закурил.
– Так уж и записка? – Марценюк тоже хлебнул спирта, но поперхнулся и начал истошно кашлять. Собутыльники решили ему помочь и прошлись что было сил по спине кулаками. Кашель моментально перешел в стонущий вопль.
– Ладно, слушай. Значит, стал я читать записку, а в тот момент раздается стук в дверь. Заходит дневальный и докладывает, что некто Гога, из под Жмеринки, хочет меня видеть. Я быстро встаю и иду к нему в барак.
– А чего в записке-то было? – перебил Монзикова Курченко.
– Не спеши! Спешка нужна только при поносе и при ловле блох. Иногда при пожаре. Понимаешь мою мысль? Догнал? – Монзиков сильно затянулся дымом и продолжил.
– Прихожу я к Гоге, значит, а он мне и говорит.
– Ну что, начальник, согласен?
– Не понял? Ты о чем?
– Ты что ж это, читать разучился, а? Тебе ж только что маляву передали.
А я же ее так и не успел прочесть. Думаю, ладно, поговорим с тобой не у тебя, а у меня. Я и говорю тогда:
– Зайди ко мне после ужина, поговорим.
– Зайду! – Гога пристально взглянул на меня.
Когда я вернулся к себе, то ни камня, ни тряпки, ни записки в кабинете не было. В окне стояло нормальное стекло. Я подошел к окну. Замазка была свежей, но никаких следов битого стекла или еще чего-нибудь не было.
После ужина пришел Гога.
– Ну что, Гога, поговорим?
– А чего с тобой говорить? Ты скажи только да или нет.
– Кто тут начальник, ты или я? А?
– Сам подумай, – Гога нахально смотрел на меня.
– Петренко! Уведите заключенного! – скомандовал я дневальному.
Оставшись наедине, я начал вспоминать последние события недели. Сначала, в понедельник, пропали двое заключенных. Во вторник, когда приехала комиссия, у двух из трех проверяющих членов пропало табельное оружие. И это все при мощнейшей охране, во время моего пребывания. В четверг, когда подошло время к отбою, неожиданно, на 10 минут, погасло лагерное освещение. Когда дали свет, я велел произвести перекличку. Недосчитались еще четверых. Кресло подо мной могло вылететь в любую секунду.
– Васильич! Тост вспомнил. Давай выпьем за то, чтобы где бы мы ни были, где бы мы, ну… одним словом, за дружбу! – и капитан залпом выпил половину стакана.
– Ты, Мишунь, молодец! Дай я тебя поцелую! – Монзиков по-брежневски засосал Курченко.
– Короче, мужики, только я начал прикидывать, как слышу,