и сяк, и глаза закрывала, и ждала во сне, слушала траву и деревья, смотрела умные книги – и ничего. Я думала, ты будешь без имени. А потом, я решила спросить твоего деда…
– Он же умер уже тогда?!..
– Да, но у меня осталась привычка его слушать. И я вспомнила давний разговор. Я задала ему как-то самый банальный из вопросов. Это твоему-то деду! Я спросила: «Скажи, зачем я вообще? Зачем живу?» и потом сразу испугалась, что он засмеется или не ответит… А он спокойно так говорит: «У тебя будет сын, мой внук. Да». Как ни старалась, больше я ничего вспомнить не могла. Вот и получалось, что Да – твоё имя.
– Мам, ты чего? Я привык, мне нравится. Хорошее имя, смешное. Единственное, люди переспрашивают по 2—3 раза… ну и пусть.
Они сидели на влажной от туманной росы июньской траве спиной к пологому длинному холму и лицом к широкой мелкой реке. Река эта вечно рождала какие-то странные раздумья с примесью слабой тревоги.
У Мелы тревога была всегда одна. Она боялась не справиться. У неё были две главные роли по жизни. Быть Его дочерью и быть Его матерью. Она уставала иногда от этого. Не от того, что была ими, а от того, что тревожилась, что не справится. Приходилось срывать и жевать травинку.
– Почему я всегда так хочу знать, о чём ты думаешь? Не знаю, что бы отдала, чтобы влезть тебе в голову…
– Наверно от страха, мам. Страх рождает желание контролировать. Люди похоже придумали называть это заботой.
– Разве плохо, что я забочусь о тебе.
– Иногда приятно. Если ты без страха. Вот дай руку.
Да взял её кисть, перевернул ладонью вверх и чуть подержал своими по-юношески узловатыми, обветренными руками. Потом сорвал розовый шарик клевера, понюхал и положил на ладонь Мелы.
– Вот, это ребёнок. Ему приятно на ладони матери, как и на груди её.
Они синхронно улыбнулись. Всё-таки у них было много общего.
– А сейчас чувствуешь, как напрягаются мышцы? Ты готова в любой момент загнуть пальцы, чтобы поймать, чтобы не упал, не улетел…
– Да, – сказала Мела, – нужно усилие, чтобы держать ладонь открытой… А это забота?
– Забота – это твоя рука. Открытая – это забота-любовь, закрытая – забота-страх.
– Умеешь ты всё объяснить…
– ЭТО ОТ НЕГО, – сказали хором и снова улыбнулись своей синхроничности, подтвердив её слитым взглядом. Приятно помолчали.
– А Любовь? Почему он не говорил про любовь? Он любил твою маму?
Но Он не любил про любовь. Может быть потому, что тогда тема эта была захвачена церквями христиан, может, не умел. Он был воин. Певец-воин. С мамой встретился, а жить долго и счастливо не стал. Мела сама его разыскала. Называть разрешал только Заратустра.
Может быть, хотел, чтобы его имя чаще звучало, чтобы оно запомнилось, а кто будет произносить его чаще, чем дети? Вот и Да теперь – Внук Заратустры.
– Что мне взять от Заратустры? Он говорил об одиночестве так много. Он вечно ругал долины, скопища людей и то, что они порождают…
– Но он любил их.
– Да. Но стремился