можно ей указывать? Разве посильно её приручать? Разве улыбками хоть кто-то владеет? Даже ветер, запутавшийся в волосах – не избранник, а всего лишь поклонник… Один из многих. Бесчисленных.
– Верни проходимцу розу, – веско приказал тот же мужчина. По камням забряцали подковы его башмаков.
Нэрриха выбрал место и сел у стены. Теперь он сквозь арку входа видел часть площади и мог убедиться в исполнении казни.
Миг назад для той, кому назначалась казнь, было посильно хоть что-то изменить – улыбкой, словом, молчанием… Не сбылось. Ревнивец мрачно глядел на плясунью, нависал над ней, как лиловая, отягощенная грозой туча – над одиноким деревцем. Он помнил волшбу танца, свою разбуженную жажду – неутоленную, острую. Женщина не обратила внимания на слова и тон, снова рассмеялась, добыла из-за уха розу – дар нэрриха – провела лепестками по шее, вдохнула аромат и сунула короткий стебелек в корсет на груди. Шевельнула бровью: гляди, тут я храню его цветок…
Широкий нож вспорол корсет и вошел под ребра. Брошенный поклонник взревел, выдрал розу, швырнул на камни и растоптал. Кажется, только затем он осознал: смятая, окровавленная плясунья лежит на границе тени и света. Она погасла, утратила краски жизни…
Тишина накрыла площадь. Снова время замерло, снова сила толпы проснулась – но теперь её создал не восторг, а ужас… Люди смотрели на плясунью, не дыша! Сам убийца в отчаянии глядел на свои руки. Прослеживал тонкие ручейки крови, рисующие узор смерти в трещинках мостовой…
Нэрриха хлебнул прохладного вина и откинулся на спинку плетеного кресла. Прикрыл глаза, слушая тишину людной площади и вздох вольного ветра – прощальный.
– У вас, надеюсь, найдется достойный тагезский сидр? – нэрриха взглянул на содержателя заведения. – Еще сыр с зеленью и маслом, хлеб, оливки. Любезный, вы слышите меня?
– Убил, – шепотом ужаснулся пожилой владелец гостерии, по шажку приближаясь к арке и глядя из тени в горячий день на площади.
– Неосознанный порыв, – поморщился нэрриха. – Случается.
Хозяин гостерии сощурился, едва различая гостя: после солнца он, пожалуй, мог видеть лишь зеленые круги и старательно их смаргивал, смаргивал… Наконец, рассмотрел! Опасливо передернул плечами, прогоняя невольный озноб. Распознал покрой рубахи и прочие признаки.
Конечно, всем в Эндэрре и за ее пределами ведома жутковатая слава нэрриха – «клинков воздаяния». А кто еще носит алый шелк при черном поясе? Да только подлинных нэрриха мало, исчезающе мало! Немыслимо, чтобы в ничтожном городке объявился такой. Настоящий… и что же, он оказался – юнцом без усов? Во взгляде хозяина гостерии обозначилось осторожное неодобрение. Снова его внимание приковала площадь: вон набежала стража, убийцу вяжут… а он, не помня себя, кричит, умоляет мертвую плясунью простить, требует хоть теперь выбросить чужую розу.
– Жаль несчастного, – с дрожью в голосе отметил хозяин гостерии. – И её жаль.
– Каждый