чарующая музыка песни. Мягкая, она в то же время знала твердую правду о любом человеке. Нежная, она вместе с тем обладала одуряющей силой. От нее мог пошатнуться взрослый мужчина, не то что подросток. К тому же калека…
Бедный, наивный Дьоллох, кричавший о себе громко, как ждущий внимания младенец! Кичился скудной сноровкой, побуждая свое увечное тело стать продолженьем хомуса! Тщился показать ловкую игру, усладить слух песней, легкомысленной, как полет мотылька-однодневки!
А Долгунча не играла. Она просто жила. Песнь была ее жизнью, а хомус – ее неотделимой частицей. Ее пуповиной, весенней завязью, почкой, еще не распустившейся, тугой и восхитительно нежной…
Словно во сне созерцал Дьоллох, как розово-алый рот Долгунчи ласкает согретую горячим дыханием железную плоть хомуса. В голову с запоздалым прозрением вникло: «Готов все, что есть, отдать за осуохай с Луной!..» Дьоллоху уже не казалась забавной лукавая песенка. В ней сегодня тоже пелось о нем. Это он жаждал ночи-осуохая с девой Луной, как ничего на свете. Он мог бы отдать свой голос за то, чтобы стать железом, которое она ласкала…
– Ты плачешь?
Поспешно смахнув предательскую слезу рукавом, Дьоллох опустил глаза на докучливую девчонку, разбившую чары бессмысленным вопросом.
– Иди отсюда, – прошипел осипшим голосом.
Грудь мучительно стиснуло, горлу не доставало воздуха. Может, поэтому вырвались жестокие слова:
– Что ты все липнешь ко мне, будто пиявка?!
Айана попятилась. Смуглое лицо побелело. Побледнела даже коричневая родинка посреди лба, чуть выше глаз. Девочка не верила, не могла, не хотела верить, что Дьоллох гонит ее от себя. Он, самый лучший человек после матушки, отца и братьев… Ошеломленная горем, Айана закрыла лицо руками и не увидела, как Дьоллох сорвался с места и побежал куда-то.
Он летел сломя голову, задыхаясь и плача. Деревья больно хлестали ветками по лицу. Дьоллоху было все равно. Не вернуть назад сегодняшнее утро, когда он был спокоен и уверен в себе. Не повторить, не изменить день, перевернувший душу.
Кукушка все еще выводила скучную песенку в зеленом сумраке Великого леса. Однообразный напев безмозглой птахи был так же беден и слаб по сравнению с игрой Дьоллоха, как узенькая протока с привольной рекой… А его жалкие потуги были столь же ничтожны против волшебной музыки Долгунчи.
Вот почему Силис и Тимир приготовили для лучшего исполнителя черный дэйбир. Черный, а не белый! Мастера с самого начала знали, кто получит махалку. Ведь женщинам не положен священный дэйбир с белым хвостом.
Острое, смешанное с ненавистью и наслаждением отчаяние раздирало грудь, словно ребра раздвинулись, не вмещая вспухшее сердце. Уши наполнял неумолчный звон – властный зов колдовского хомуса с жалящим змеиным язычком. Дьоллох мчался, рассекая слои воздуха низко наклоненной головой. Оставленные за ним воздушные раны истекали густым благоуханьем свежей сосновой хвои. Мстительной издевкой блазнился долгий кукушкин напев.
Жар