мистер Чарльз. Сплошное невежество.
– Вот как. Значит, дело обстоит хуже, чем я думал. Тебе пора уносить ноги.
Но Сэм был сыт по горло. Пену он не смыл, и Чарльзу пришлось открыть глаза, чтобы узнать, в чем дело. А дело было в том, что Сэма обуяла хандра или, во всяком случае, нечто на нее похожее.
– Что случилось?
– Ничего, сэр.
– Не пытайся меня перехитрить. Тебе это все равно не удастся. А теперь выкладывай всю правду. Вчера ты клялся, что к ней и щипцами не притронешься. Надеюсь, ты не станешь это отрицать?
– Она сама ко мне пристала.
– Да, но где primum mobilе?[26] Кто к кому первый пристал?
Тут Чарльз увидел, что зашел слишком далеко. Бритва дрожала в руке Сэма, правда, не с человекоубийственными намерениями, но с едва сдерживаемым негодованием. Протянув руку, Чарльз отобрал у Сэма бритву и помахал ею у него под носом.
– Чтоб через двадцать четыре часа твоей ноги тут не было!
Сэм принялся вытирать умывальник полотенцем, предназначенным для господских щек. Воцарилось молчание; наконец он сдавленным голосом произнес:
– Мы не лошади. Мы люди.
Чарльз улыбнулся, встал, обошел Сэма сзади и, взяв его за плечо, повернул к себе.
– Извини, Сэм. Однако ты должен признать, что твои прежние отношения с прекрасным полом едва ли могли подготовить меня к такому обороту дела.
Сэм возмущенно уставился в пол. Его былой цинизм обернулся против него.
– Что до этой девушки, как бишь ее зовут? Мэри? С этой очаровательной мисс Мэри очень весело пошутить, но – дай мне кончить, – но мне сказали, что у нее доверчивое, доброе сердце. И я бы не хотел, чтобы ты его разбил.
– Да пускай мне руки отрубят, мистер Чарльз!
– Прекрасно. Я тебе и без этой ампутации верю. Но ты не пойдешь в этот дом и не будешь останавливать эту молодую особу на улице до тех пор, пока я не переговорю с миссис Трэнтер и не узнаю, как она смотрит на твои ухаживания.
При этих словах Сэм, который стоял, потупив взор, поглядел на Чарльза и горестно улыбнулся, словно молодой солдат, испускающий дух на земле у ног своего командира.
– Пропащий я человек, сэр. Пропащий, да и только.
16
Мод, в расцвете весны, напевала старинный мотив — Пела о смерти в бою и о чести, не знающей смерти; Я внимал ей, вздыхая о прошлом, глухом и жестоком, И о том, как ничтожен я сам и ленив.
Я вам признаюсь по чести: о тайном взаимном влеченье Между мужчиной и женщиной долго я, други, не ведал. Так получилось, что раз на каникулах, летом, в деревне Брел я полями – бесцельно-уныло, как Теннисон пишет; Брел, неуклюжий юнец – не дитя, но еще не мужчина — И в отдалении деву узрел с непокрытой главою…
В течение следующих пяти