соборному уложению, – провозгласил Василий Дорофеевич, – «а буде кто… убьет не нарочным же делом, а недружбы и никакия вражды напередь того у того, кто убьет, с тем, кого убьет, не бывало, и сыщется про то допряма, что такое убийство учинилося ненарочно, без умышления, и за такое убийство никого смертию не казнити, и в тюрьму не сажати, потому что такое дело учинится грешным делом без умышления».
Прозвучало на манер цитаты.
– Так и не имелось умышления на убийство. Я же его не трогал, сам полез.
– Рази же я тебе не говорил «держись от Савичевых стороной»?
Я оторопело кивнул, признавая правоту. Никаких сомнений. Говорил. Да не мне. И потом, я его искал, что ли? Сам навстречу выпер.
– Поганая семейка. И все они паршивцы, воры и злодеи. Не оставят так, ох, не оставят, прости господи, – он перекрестился. – Им на закон… – Я впервые услышал матерное выражение. Очень знакомое, да до сих пор никто при мне здесь не ругался такими словами. Даже мачеха умудрялась обходиться более приличными в наш с Ванькой адрес. – Аль тебя подстерегут и порежут, аль еще чего удумают, ироды.
Это в смысле поджог устроят или лодье днище прорубят?
– Так что делать, тятя? – я реально растерялся.
Идти убивать неведомых мне людей, потому что они могут чего учинить, не очень укладывалась в голову. Да и не по мне это – подпереть колом дверь и всех спалить. Тут уж верняк: поймают – легко не отделаешься. С другой стороны, он явно знает, о чем говорит. Да и ждать невесть сколько подляны или ножа в спину, тем более что я их в лицо не видел, мало приятного.
– Уедешь до поры, – сказал он, как о решенном. – В Москву обоз идет с мороженой рыбой, я договорился.
Спасибо, господибожемой, возопил мысленно, невольно спотыкаясь. Ты все сделал к лучшему. И убегать не требуется, и в Москву попаду. Большой город – это именно то, что мне нужно. Перспектива, возможность выйти на полезных людей и найти деньги. Город – не просто много домов, куда важнее люди, их умения и мозги. В деревне сложно найти необходимого специалиста, а чем крупнее город, тем сильнее его потенциал. Колмогоры не больше крупной деревни. Москва – совсем иной случай. Счастливый! Там мое будущее!
– Держи, – сказал он с горечью, впихивая в руки мешок.
Для помора семья – лодья, и сам он кормщик. А я типа в свободное плаванье отправляюсь, без контроля и надзора. Между прочим, мешок оказался не хуже рюкзака. Две лямки для рук, надевается на спину, и горловина перехвачена ремнем. Так просто никто не залезет.
– Вещи твои все вложил.
– А книги?
– Все, – тут уж в тоне ясно заметна обида. Совсем одурел родителя спрашивать о таких вещах. Он типа не в курсе, насколько они для меня важны. Конечно помнит. – И три рубля. На дно самое.
– Спасибо, – говорю с чувством.
Подальше от здешних сложностей, к местам, где меня никто не знает и я не обязан встречать по имени-отчеству. Все по новой! Лучше не бывает!
– Не навечно едешь. Год, два… Пока все поутихнет. Самых