армия была самодеятельной, без всякого управления, и состояла из подмосковских крестьян, которые вошли в Москву поартельно, вразнобой и без маршей.
Москва вскоре загорелась, и две армии, демонстративно не замечая друг друга, принялись осваивать оставленные без присмотра ресурсы.
Французов больше интересовали драгметаллы. Русское крестьянство кряжисто выламывало всё способное быть полезным в непростой крестьянской жизни. В первую очередь всё железное, чугунное, основательное. Ну и мебель, разумеется.
Именно так Подмосковье познакомилось с такой острой новинкой повседневности, как стул. Стул произвёл некоторую революцию в природном сознании подмосковных жителей. Индивидуальная площадка для сидения вместо привычной коллективистской лавки. Мобильность дизайна, способность легко и прихотливо трансформировать внутреннее пространство избы вместо вековечного и непоколебимого сидения вдоль стен по возрасту и почёту с бородами до пояса.
Жадное осваивание Москвы подмосковным крестьянством пылающей осенью 1812 года сделало для европеизации России больше, чем основание Санкт-Петербурга. Во всяком случае, больше, чем учреждение Академии наук вкупе с Академией художеств, это точно.
Европу из Москвы вывозили на подводах.
Это не был грабёж. Это был крестьянский Клондайк.
Москвичи, оставшиеся в городе, метались меж вестфальских гренадёров, итальянских фузилёров, Старой и Молодой гвардией и прочей прилично озверевшей солдатней. По воздуху искры, гарь, пух, чьи-то клочья летят, колокола от жара звонят сами, а из дымных закоулков выползает серо-бурая всепоглощающая крестьянская масса и по-муравьиному деловито стаскивает сапоги, самовары и конские дуги в кучи для удобства транспортировки к своим муравейникам.
Зажиточных москвичей из центра старой столицы крестьяне за русских принимали с оговорками. Проводили экспресс-диагностику русскости: не знаешь, когда День св. Триандофила-травосея Египетского, не очень твёрдо читаешь по памяти «Верую»?! Москвич, не взыщи!
Маршал Ней жил на Маросейке, рядом с Ильинскими воротами. Его адъютант, молодой такой француз, утром выходит из дома, который занимает Ней, видит, что русские крестьяне активно разбирают что-то из соседнего здания. В центре. В расположении французского корпуса. В трёх шагах от маршала Франции, герцога Эльхингенского, покорителя Европы, сокрушителя всего на свете Мишеля Нея.
Адъютант к ним. Он же молодой. И вот подходит он сначала очень решительно, по-гасконски так подходит, эполеты, орден Почётного легиона, аксельбанты, пропахшие порохом Бородина. И начинает этих крестьян видеть всё ближе и ближе. С каждым шагом всё отчётливее.
Сначала-то он решил всех разогнать строгим окриком, распугать всё это безобразие в лаптях, чтобы разлетелось неприятно деловитое вороньё, хлопая армяками. Но с каждым шагом решимость и задор адъютанта оставляют потихоньку. И когда он подходит совсем близко к продолжающим растаскивать какие-то кровати мужикам, то решимости у него хватает только негромко спросить, неожиданно даже для самого себя:
– А где тут, господа, госпиталь?
По-французски