ли, воскрешают. Да капелью орошают. По шатру изгибы струй. Дремлет батька Тараруй. На шею скользкою улиткой вползал рубец багровой ниткой. Зловеще, князюшко, знаменье: Сон. Голова. Усекновенье. И под матерчатым навесом С прижатым к поясу эфесом Лежал, ворочался, стонал, когда о Софье вспоминал. Ее отъявленный ревнитель. Стрелецкий батюшка ценитель Рябой бесформенной колоды. Был предан ей все эти годы. Он назначенец. Статус – пешка. Вчера – орел. Сегодня – решка. Порядком надоел властям, ведь подстрекал стрельцов к страстям. Заманен царской грамоткой в Воздвиженское ласкою. Стараньем злопыхателей и кознью Милославского. Найдут на каждого управу. Ведут на старика облаву. Застать врасплох и под конвой. Хованский князь теперь изгой. С экипированным отрядом боярин Лыков рыщет рядом. Заданье Софьи маскируя, Повсюду ищет Тараруя. В лощине переждать верней. Вояки спешились с коней. Заслали хлопца пробивного порасспросить кого-нибудь куда держать им дальше путь. На это встречный-поперечный не каждый выложит нутро. А ты спроси его хитро. Кто балагурить дюж, не заблудится уж. Расположение даря, разговорит и немтыря… С обсмыканных колёс комки. Телеги громыхает тылье. Зазор подогнанной доски Ей не внушает изобилье. Оглобля гладкою дугой трясётся в упряжи тугой. Летает комарьё с мошкой над не прочесанной башкой. Репей на чёлке у каурой, бредущей с мордою понурой. Прядёт ушами. Хруст коряги кобыла чувствует в овраге.
«Пр-р-р, стой!» – ей встал наперерез С чудной усмешкой встречный путник. Через сушняк кустов пролез с котомкою наперевес. Подкашлянув, шмыгнул харчком вчерашней закуси с лучком. Кобылка выгнулась. Под хвост шлея. Ей так понравилось. Она, не я! Не заподозрила такой подвох. Ей так понравилось, А я бы сдох. Лишь скосоротилась. Вдыхай чужак. Навозец свеженький. Совсем свежак. И не разнуздано. Не показушное. Моё почтение. – Её, радушное. – Ты не разбойничек? – Да вроде нет. Со всем печеньицем: «Здорово, дед». Прыг с перекладины. Спустил вожжу. Гнус. Небо серилось. Видать, к дожжу. Расчирикался, раскалякался. То ли хвастался. То ли плакался. Мужик-лапотник. Лыко дранное. Одежоночка домотканая. Не подвела ещё порука крестная. Щепоть наложена под слово честное. Лошадка выгнулась, мужик под стать. Все тропки знаемы. Ему ль не знать! Разведчику крестьянин местный Путь указал к шатру известный: «Густая рощица, гумна, за ними – леса зелена дубрава. Троицкой иди дорогой, вон до той избушки, Увидишь гору, да гляди, в болото ты не забреди, хоть не великонько оно, увязнуть можешь всё равно по самые, касатик, ушки. Трясина там под ряскою. Иди в обход, с опаскою».
Затарабанило. Не туча, сито. Листва зелёная дождём умыта. Дорогой Троицкой. Прибита пыль. Намок иссушенный жарой ковыль. Ещё не сумерки и не закат. Равнина плоская, а холм покат. Когда разветрилось, когда пригрело, взялись наезднички тотчас за дело. Разведчик вынюхал, к своим в лощину. Чего ж не вынюхать на дармовщину? За лесом-ельничком дорога крюком. Всё отрыгается вчерашним луком. А там-то скоренько. Там недалече. И все подробности уже при встрече. Немедленно со всей толпой из рощицы погонятся. Служивые с Хованскими