текла в озерцо, уже не была красной. А может, и была, но я уже повернулся лицом к небу – вроде той черепахи, которая если лежит на спине, то ей трудно быстро перевернуться обратно, – и не видел цвета воды. Однако я еще мог слышать его стон и его слова, хотя и глухие, какие-то отрывочные:
– Я сгорел… О Боже, я горю!
Словно этот голос хотел умереть раньше его владельца. Всё это я хорошо помню, даже запах влажных трав и запах коровьего навоза – свежей его лепешки тут, неподалеку, она еще не успела засохнуть. И над ней вьются мухи, и я слышу их жужание и вижу их крылышки, у некоторых они такого цвета, что не скажешь, синие они или зеленые.
– Булут! Булут! Ты где?!
Голос теперь доносился яснее и говорил что-то новое. До сих пор он повторял только: «Я сгорел… О Боже, я горю!» А теперь он долетает откуда-то с ближнего холма или из лощины. Неужели, кроме меня, никто не слышал его? Или притворялись, что не слышат?
– Булут! Эге-гей! Ты где?
Опять этот голос, и он стал еще ближе, он уже не от ручья идет. И это не голос отца. Нет, не отцовский!
И вдруг я весь заледенел. Точнее, я пришел в себя и осознал, что я весь заледенел, так что даже и не мог встать со своего места. Неужели и раньше я принимал за него чьи-то чужие голоса?
С трудом я поднялся на ноги, в низинке, образованной руслом ручья. Я словно врос в землю, так трудно было выпрямиться. Осмотрелся и увидел, что ко мне идет Аршам. По траве, не по тропинке.
Я не ожидал его здесь. И, просто чтобы не молчать, крикнул ему:
– Эй! А ты что делаешь в этих краях, парень? – Я и в самом деле был удивлен.
– К тебе пришел! – ответил он.
Я еще был весь во власти тех воспоминаний о ручье.
– Тебе не идет быть таким заботливым, – сказал я.
– Время было. А когда оно есть, можно быть и заботливым.
Он какой-то расстроенный был. Неужели рухнули его планы отъезда?
– Нет, я серьезно. Чего это ты вдруг из деревни притащился в такую даль?
– Да не мог я на это смотреть!
– На что?
– А ты не знаешь?
– Нет. Я же тут с утра раннего. А что случилось?
– Да бык Маш-Энаята! Не знаешь, что ли? Тот, белолобый.
– Ну и что с ним? Подох?
– Нет, парень, – ответил Аршам. – Хотя я думаю, он бы сам предпочел подохнуть, чем дожить до этих дней…
Я ждал пояснений, но Аршам медлил. Поняв, что я ничего не знаю, решил потомить меня. А вообще он всегда такой. Спроси его, например, о дереве, так пока он не опишет все до единого листочка и сучка, он о самом дереве ничего не скажет. Поэтому я объявил ему:
– О чем бы ты ни рассказал, я выслушаю, но при условии: если ты сразу начнешь с конца.
Он махнул рукой:
– В деревне сейчас холостят быка Маш-Энаята!
– Нет! – невольно воскликнул я…
Я вспомнил, что этот зверюга-бык в последнее время всем давал жару. Мне самому он порвал или окровянил четыре пары штанов, или того заплатанного старья, которое я называю своими