эсэмэски для папы. Я сажусь на корточки и глажу её по плечу:
– Мамочка, ну потерпи. Ну немножечко, ладно?
В палату заглядывает Игорь Маркович.
– Ташка? Иди, Аню привезли.
Я со всех ног бегу в первую интенсивку. Анина мама бледная, но довольная. В руках сжимает «акафистник», толстую книгу с молитвами. Вместе с ней мы дожидаемся, пока Аня очнётся. Она белая, худая. Но улыбается, увидев меня. Встать ей можно только к вечеру. Я рассказываю о сыне священника, которого тем временем перевозят во вторую интенсивку, и про любителя «Агуши» из своей палаты. Вечером я прикатываю в первую интенсивку кресло, чтобы отвезти Аню посмотреть на обоих.
– Только ты сначала поешь, – предупреждаю я, – после «Агуши» тебе точно кусок в горло не полезет.
Толик лежит под одеялом один, как детдомовец. На его голове – чалма из бинтов.
– Был отец, – с возмущением докладывает мама с соседней койки, – причастил его и убежал.
Толик молчит, смотрит куда-то на потолок. Лучше б на стену смотрел, там хоть картинки. Мама «Агуши» пытается нас с Аней накормить и выпытать у Ани, что ей оперировали. Но мы сбегаем.
Развлечений в больнице – ноль, и на следующий день мы опять идём по маршруту: Толик – «Агуша». И так каждый день.
То ли из-за наших походов, то ли просто так между Толиком и мамой «Агуши» устанавливается связь. В конце концов она сама приходит с пакетом еды во вторую интенсивку и раскладывает крекеры и сыр у Толика на тумбочке. Отец Толика появляется каждый день по два раза, но, кроме причастия, не приносит ничего, даже апельсина, и Толик набрасывается на еду.
– Вот так, – радуется мама «Агуши», – мы детей кормить умеем. У нас, правда, не восемь, а двое, но все сыты. Что ж, твой папка плевал на тебя совсем?
Понятно, она сделала доброе дело и теперь хочет театрального представления с Толиком в главной роли. Это противно. Нам с Аней хочется, чтобы Толик ей как-нибудь врезал. Сказал что-нибудь гадкое. Но он молчит.
– Это из-за еды, – догадывается Аня. – Ему неудобно, потому что она его покормила.
– Дурацкая ситуация, – вздыхает мой Жучок, – и ничего не поделаешь. Прогонишь её – она кормить его перестанет. А ему питаться надо. Хотя он терпит не из-за еды…
Это продолжается ещё неделю. Мама «Агуши» приходит к Толику во вторую интенсивку как хозяйка, кормит его, а потом начинает пытать:
– А ты видел своих братьев и сестёр после ЭТОГО?
– Ты ещё веришь в Бога?
– Вот вы, верующие, говорите: всё зачем-то в жизни дано. Ну и зачем твои братья-сёстры погибли?
– Папка твой глупый. Зачем ему молиться в церкви? Бог ему и так должен за службу. Ну, как зарплату платить.
– Папка бросил тебя? Ничего, мир не без добрых людей.
Я ругаю себя за малодушие, но вмешаться как-то не получается. Меня сбивает с толку, почему Толик сам не защищается. Он на всё только кивает и улыбается. Может, это из-за удара?
Внешне, правда, всё в порядке. Ему снимают бинты. На лбу некрасивые швы, но никаких мозгов не вытекает. Толик просит у Тоси карандаши и бумагу. И начинает рисовать. Как он рисует, с