опешил. Это было очевидно. Но как человек воспитанный, к тому же приняв несносную девчонку за мою родственницу, конечно, он поднес ее руку к губам и поцеловал.
– Совершенно ледяные руки, – сказал он ей и, обернувшись, крикнул: – Семеныч, принеси-ка нам чаю, да погорячее.
А тут уже и Илья Петрович извечно плотоядным взглядом рассматривал девчонку, перехватывая ее руку у Карского и касаясь кончиков пальцев губами.
– У-у-у – тут чаем не обойдешься, верная мерзлота какая-то. Семеныч, водки тащи. Вы, брарышня, не местная, что ли? Пальтишко на вас совсем не по сезону, да и перчатки поди. Так и обморозить руки-то недолго. Да и губы у вас, простите меня, синие, как у покойницы.
Она расхохоталась как ребенок. Стояла себе в центре нашей компании, словно в центре вселенной, и смеялась.
Я уже несколько раз пыталась вступить в разговор, предупредив всех, что бойкое существо с синими губами и с таким неподходящим для нее вычурным именем Эльза – без двух минут моя новая горничная. Но тут подоспел Семеныч с самоваром и с графином водки. Николай наливал чай, а Илья Петрович растирал Эльзе руки водкой, с удовольствием глядя, как она морщится от боли и прикусывает нижнюю губу.
– А как ты хотела, душа моя, – терпи теперь, терпи…
Я вдруг подумала, что все это похоже на водевиль, с вечным избитым сюжетом, где все принимают простолюдинку за графиню, ведут себя с ней подобающе, а она оказывается на поверку служанкой, и все стыдятся своих усилий. Хорошо, пусть еще немного поусердствуют, а потом уж я выведу ее на чистую воду, и этот водевиль мы закончим.
– А теперь внутрь, внутрь, душа моя, тогда уж никакая холера тебя не возьмет.
Илья Петрович налил Эльзе водки и с энтузиазмом знатока женских слабостей совал стаканчик к лицу, а она морщилась, крутила головой:
– Да я отродясь этой гадости не пила…
– А лекарство горькое пила, когда болела? Так вот это тоже лекарство, тоже горькое, но гораздо лучше, – подмигнул он Карскому, – против него никакая болезнь не устоит.
– Но я же не больна!..
– Так заболеешь, коли не выпьешь!
Она с ужасом посмотрела сначала на меня, потом на Николая. И он сказал ей отеческим тоном:
– Нужно!
Эльза мужественно отхлебнула из стакана, закашлялась.
– До дна, до дна, – подначивал Илья Петрович. – Иначе какой же в ней смысл?
Она еще раз посмотрела на Николая и выпила водку залпом, на этот раз даже не поморщившись, а лишь с шумом переведя дух.
– А теперь усаживайтесь и – чаю, – подвинул ей чашку с блюдцем Карский.
А неугомонный Илья Петрович уже вертелся возле меня.
– Богиня наша, а за вами-тo и поухаживать некому, – он принял мою шубку, передал Семенычу. – А у меня беда, знаете ли…
Мы с ним одновременно присели за стол, при этом я не сводила глаза с Николая, а он – с Эльзы.
– Танцовщица