Самое смелое воображение не поможет нам представить последствия такого шага в те далекие времена, будь он реализован, особенно при застройке вдоль пр. Ильича и Макшоссе. Слухи о грандиозном замысле просочились в народ, и народ по обыкновению облек все в ерническую форму анекдота: «Слыхали, Макеевку с Донецком решили в один город объединить и назвать МакеДония?»
Надо заметить, что у оба города (как и ряд других в Донбассе) выросли из поселков, радиально расходящихся от завода. В итоге центром города практически становилась чадящая, гремящая, лязгающая громадина. Конечно, у поселкового рисунка Макеевки и Донецка есть определенное своеобразие, которое и поныне, так или иначе, сказывается на характере городской жизни. И если, по выражению Ле Корбюзье, улицы средневековых городов Европы прочерчены хвостом осла, на котором ввозили из внешнего мира товары, то с поправкой на юзовско-дмитриевскую действительность былых времен можно утверждать, что многие улицы Макеевки и Донецка прочерчены телегами и тележками с сырьем для домен и углем из шахт. Ну, и ногами крепко загулявших шахтеров, конечно. Не без того.
Макеевка, советская открытка времен юности моего отца
И все-таки, и все-таки. Еще генпланом застройки Донецка и Макеевки от 1972 года предусматривалась «полная перестройка города, четкое разделение „жилых“, „рабочих“ и „общественных“ зон, создание единого донецко-макеевского 2,5-миллионного конгломерата путем объединения этих двух городов с центром на проспекте Мира на территории нынешнего „цыганского поселка“. Генплан 72-го года предполагал вынос порядка 80-ти промышленных предприятий в индустриальную зону, создание и укрепление мощных промышленных узлов. Город должен был быть застроен как по учебнику градостроительства. В этом генеральном плане большое место было отведено транспорту, связывающему Донецк и Макеевку с внешним миром, а также создание единой транспортной системы Донецка и Макеевки».
Объединения не вышло. Не хватило сил, финансов, желания элит двух городов, каждая из которых тянула одеяло доходов на себя, а бремя расходов гребла – от себя.
У меня к этому городу очень личное отношение. Здесь вырос мой отец, здесь умер в шахте один из моих дедов, здесь похоронены бабки, тетушки и дядюшки, да и нынче живут двоюродные, троюродные братья и сестры.
Хотя, конечно, в целом, для семьи это был тяжелый город.
Мой дед, будучи отпрыском раскулаченного орловского мельника, всю свою недолгую жизнь (он прожил всего 43 года, столько же и мне сейчас) метался по стране в поисках заработка. Бабушка, вспоминая его через тридцать пять лет после его кончины, с неодобрением замечала: «все за длинным рублем гонялся…» Она не смогла простить ему разбросанной по Руси семьи, бесконечных переездов с Орловщины на Брянщину, оттуда в Калугу, из Калуги в Донбасс, из Донбасса в Казахстан и обратно в Донбасс, где в конце-концов 11 июля 1941 года его настиг инсульт,