человек. И не обращая внимания на их сумрачные лица, с ходу затараторил: – Мы тут поставили бетонные блоки. Над ними пойдет высокий забор. Дом и надворные постройки, не бойтесь, не тронем. Я убедил заказчика, что ландшафт это не портит. Из-за забора вашу развалюху не видать будет…
Считая разговор законченным, он побежал к работающему автокрану, на ходу подавая крановщику знаки, махая вверху руками. Дед Матвей с бабкой Прасковьей, постояв еще немного, пошли восвояси домой. Дома дед занял свое место возле окна. Сунул в рот сигарету и трясущимися руками не сразу зажег спичку.
– Смириться бы надо, Матвей, – осторожно заговорила с ним Прасковья Ивановна. – Плетью обуха не перешибешь. Слава богу, в избе остались. Ничего не поделаешь, время уж такое, видать, настало…
Дед Матвей поперхнулся дымом и грубо оборвал жену, может быть, впервые за долгую совместную жизнь:
– Время, говоришь?! Хапуги они и бандиты. Судить их надо. Награбили, а теперь все и всех покупают. Купцами, погляди ты, и заводчиками заделались… Вот объясни мне, Прасковья, откуда у этого сопляка пузатого капитал взялся? Что? Наследство из Америки привалило? А хрен ему!.. На крови его богатство замешано. Меченый волю таким, как он, дал и послал на грабеж. Вот тебе и время другое пошло. Проморгали. Допустили болтуна к власти верховной, отпустил он вожжи, и страдает теперича честный народ. Прежде всего душой страдает. У большинства людей вся жизнь как коту под хвост, оказалась прожита зря. То, что теперь в магазинах всякая жратва и тряпки есть – это не главное. Все равно нам купить не на что. Посмотри-ка, жизнь какая похабная стала и ненадежность во всем – вот то самое, что мы в этом новом времени получили, взамен нормального общественного порядка…
Старик, прервавшись, трясущейся рукой поднес окурок к губам. Курнул несколько раз подряд и продолжил:
– Ну ничего, как-нибудь, бабка. Положись на меня, покуда я живой. Пережили мы с тобой после Отечественной войны голод, переживем и изобилие…
Он, выговорившись, ткнул потухшую «приму» и пепельницу, прикурил другую сигарету и вдруг, вскочив с табурета, взволнованно заходил по избе. Бабка предпочла мужу не перечить и, подальше от греха, опасаясь попасть ему под горячую руку, забралась на кровать. Ходьба деда продолжалась, однако, недолго. Скоро он выдохся и, усталый, не раздевшись, лег рядом с ней, пугая ее своим необычным поведением… А ночью случился с ним жар, и к утру, разболевшись, дед Матвей уже не поднялся…
Долгих три месяца Прасковья Ивановна выхаживала мужа, и смерть наконец отступила. В начале бабьего лета дед Матвей, опираясь на еловую палку и поддерживаемый бабкой, еле держась на слабых ногах, вышел на улицу. Почти вплотную ко двору стариков стоял каменный дом.
– Ба-а-а-а, – только и смог проговорить он. Постоял, о чем-то подумал и, сильно качнувшись, с недоумением в глазах повернулся к Прасковье: – Это что? Мне случаем не пригрезилось?
– Нет, Матвеюшка, не пригрезилось. Ты все, дорогой,