эту задачку. И Илья её разрешит, куда он денется.
Не зная, как унять мысли (поспать-то всё же надо), Илья пихнул девку. Спит, тёлочка. Хотя…
Можно и не будить.
Илья перевернул её на спину. Спит. Розовый ротик приоткрыт, белые сиськи с такими же розовыми сосками расплылись, мягкий живот ходит ровно вверх-вниз. Бёдра тоже мягкие и белые сверху, но на ладонь выше колен уже покрыты загаром. Чем ниже, тем гуще. Это от стирки. Так-то ноги заголять – стыд, но во время постирушек можно. Вот и приманивают парней голыми лягами.
Илья усмехнулся, перекатился на руки, замер над девкой. Наваливаться не стал – этак и раздавить недолго, – впихнул колени между мягких бёдер, двинул ногами в стороны, освобождая причинное местечко, и толчком вогнал уд в ещё не обсохшую жаркую вагину. Правильно ромеи её назвали: вагина. Точно, как ножны для меча. Хорошие ножны – они тоже мягкие, войлоком изнутри проложены или шерстью, чтоб влагу впитать… Ну, столько влаги никакие ножны не впитают!
Юница заохала, застонала: «Го-о-дун…», попыталась обхватить Илью ногами, но он не позволил. Наоборот, приподнялся, перебросил колени так, что оказались снаружи, и сдавил, стиснул ими и девкины ноги, и норку её, и собственный уд.
Во-от так хорошо! Вот так сла-адко! О-о-о!
– У-у-у! – завыла девка. Потом: – Ах, ах, ах! – будто задыхалась. А может, и впрямь задыхалась, потому что Илья уже не стоял над ней, а наваливался, пахтал мощными короткими ударами, упираясь уже только локтями и впиваясь ртом в нежное пульсирующее горлышко до самого распоследнего мига, когда Юница завопила истошно, хлынула соком… Тут уж и Илья вскинулся на выпрямленных руках, взревел ярым туром и завершил: влил в девкину утробу богатырское семя.
Опорожнился и рухнул, опрокидываясь на спину и подхватывая девку, придерживая за упругую задницу, чтоб осталась с ним, а он – в ней.
Она и осталась. Распласталась на нём, жаркая, подрагивающая мелко, будто оленица, которой вскрыли ножом горло. Влага, её и его, вытекала щедро, пачкая постель…
– Мой господин… Княжич…
– Здесь! – Илья спихнул девку и сел. – Зайди, не мнись! – гаркнул он.
Дозорный отрок осторожно откинул завесу, глянул на раскрасневшегося княжича, потом на девку, испятнанную следами мужских пальцев и губ, раскинувшуюся бесстыдно, бессильную даже прикрыться. Глянул, сглотнул и проговорил почему-то шёпотом:
– К тебе гость, княжич. Из лесу.
– Ты кто?
Лесного гостя сопровождали два гридня из Гордеевой сотни. И сам сотник Гордей. Все трое – начеку, как будто привели не какого-то там смерда-лесовика, а лучшего из воинов.
Илья встречал, понятно, не голышом в спальне: накинул порты и рубаху, опоясался мечом и сел за стол в светлице, которую облюбовал для умных занятий. Сейчас, понятно, в светлице было не так, как днём, однако пара масляных ламп византийской работы позволяла не просто видеть, но свободно читать самые мелкие буковки.
– Ты кто?
Лесовик