модели кораблей и мягкие игрушки – не скрою, постаралась какая-то из моих бывших подруг, оказавшаяся дизайнером. Мне понравилось, и передвигать вещи не стал. На высокой чёрной подставке у окна – горшочек с карликовой розой, довольно хилой, но выбросить рука не поднималась. Азалия – единственное красное пятно в комнате – красовалась на светлом журнальном столике. Кстати, азалии выдерживали неделю, реже две – и сохли. Я почему-то шёл и покупал новую. Недешёвое удовольствие, но мне нравилось – в любом случае лучше, чем заводить кота, а так хоть что-то живое рядом. Полудохлая роза не в счёт. Телевизор расположился на подвесной полке почти под потолком. От него по стене змеились несколько рядов маленьких полочек, на которых аккуратно лежали видеокассеты, компактные диски, книги. На стенах висели странные картины – их было пять и на всех изображены глаза. Глядя на них, всегда думал, что художник рисовал не глаза, а взгляд – наверное, пытался таким оригинальным способом изобразить душу. Казалось, что такие картины должны диссонировать с нежно-зелёными обоями, но они каким-то непонятным образом только усиливали атмосферу спокойствия. Фиолетовые плафоны на загнутых к потолку рожках люстры были того же оттенка, что и полосы на розовых занавесках. Все детали в комнате сочетались и гармонировали друг с другом, что я не решился втиснуть сюда компьютерный стол и поставил его в спальне – маленькой, но зато с двумя широкими окнами…
Незаметно доехал до места – вот и родная контора. Небольшой такой особнячок в тихом переулке рядом с центром. Скромненькая металлическая вывеска: «Концерн “Россия”. Инвестиции. Проекты». Филиал в городе Барнауле».
Сунув пропуск охраннику с вечно сонным лицом, взлетел на второй этаж. В приёмной уже ждал Виктор. Аллочка лучезарно улыбнулась нам обоим – электронные часы над дверью показали десять ноль-ноль, и мы торжественно вошли в кабинет директора филиала концерна Пал Палыча Костенкова.
Обычно он сидел за массивным столом, под портретом основателя и совладельца концерна, когда-то большого учёного с мировым именем – Николая Николаевича Сорокина. И стол, и портрет в тяжёлой, дорогой раме были настолько большими, что тщедушный шеф просто терялся на их фоне. С непривычки его можно было и не заметить – маленький, узкоплечий, сутулый, он казался куда ниже своих метр пятидесяти четырёх сантиметров. Когда ходил, помогали ботинки на высокой подошве и каблуках, но сидя, начальник казался ребёнком, залезшим в отцовское кресло. Впрочем, голос у Пал Палыча был что надо и с лихвой компенсировал недостаток, так сказать, фактуры. Единственный человек в офисе, на которого Пал Палыч мог смотреть сверху вниз – секретарша Аллочка, как я подозреваю, попавшая на это место исключительно потому, что была от горшка два вершка, но именно на неё начальник никогда не повышал голоса. Я даже подозревал, что шеф побаивался её…
Аллочка, как всегда, выглядела на все сто. Белая блузка без единой морщинки, тоненький чёрный ремешок на бёдрах, из-под