второму.
На сей раз любопытство победило осторожность Эйнзли.
– Почему вы так настроены против брака? – спросила Эйнзли. – Вы не кажетесь мне женоненавистником.
– Вы тоже не производите впечатления мужененавистницы, однако не хотите повторно выйти замуж.
– Как говорится, обжегшись на молоке…
– Ну а я не собираюсь обжигаться на молоке, – парировал Иннес, – мне в жизни, кроме меня, никто не нужен. И меньше всего мне хочется полагаться на другую особу и надеяться, что она составит мое счастье.
Говорил он пылко и убежденно. Видимо, за его словами скрывался горький опыт. Как и за ее собственными.
– Значит, завещание вашего отца поставило вас в невозможное положение, – заключила Эйнзли.
– Как и вас – вашего, – сухо ответил Иннес. – Что случится с вашим наследством, если у вас не будет детей?
– Я смогу получить его, когда мне исполнится сорок лет, и я, скорее всего, постригусь в монахини. – Эйнзли не скрывала горечи. Отца она любила, но ей трудно было смириться с его бездумным приговором. – Но чтобы дожить до этого счастливого дня, ближайшие десять лет мне придется избегать кредиторов мужа. Надо подумать, как выжить без крыши над головой и без куска хлеба, потому что выходить еще раз замуж я не собираюсь.
– И насколько я понимаю, рожать внебрачных детей? Не нужно так на меня смотреть, – продолжал Иннес, – я пошутил.
– Неудачная шутка.
– Извините.
– Знаете, на самом деле я не собираюсь идти на панель в Каугейте, – с вымученной улыбкой призналась Эйнзли.
Иннес накрыл ее руку своей:
– У вас действительно так много долгов?
– Если получу наследство и начну их раздавать, наследства не хватит, – ответила она.
– Хотелось бы мне чем-нибудь вам помочь, – сказал он, крепче сжимая ее руку.
– Вы мне уже помогли – тем, что выслушали. – Эйнзли приятно было его сочувствие. Она ни от кого не ждала ничего хорошего. Решила, что сочувствия она недостойна. – Как говорится, разделенная беда – уже полбеды и так далее… – Она улыбнулась.
– Положение не из лучших.
Вблизи он показался ей гораздо крупнее. Было что-то невероятно утешительное в его широких плечах, в том, как он взял ее за руку, как смотрел на нее – без жалости, но с пониманием. И глаза у него темно-синие… Еще ни у кого она не видела таких глаз.
Сообразив, что ее мысли снова потекли по совершенно нежелательному руслу, Эйнзли опустила голову.
– Если бы отец не поместил мои деньги в доверительное управление, сейчас их бы уже растратил мой муженек, и мне не на что было бы рассчитывать в старости. Несомненно, отец по-своему позаботился обо мне. Мое наследство, может, и отсрочило бы кончину мужа, но всего на несколько лет… А я, откровенно говоря, не вынесла бы еще нескольких лет замужества!
– Не скрою, был миг, когда мне показалось: вот-вот вы признаетесь, что сами убили его, – сказал Иннес.
Эйнзли рассмеялась:
– Возможно, я уже не та робкая