шлюзы души, чтобы вода могла объять ее до сердца, передав информацию.
Умеренный темп музыки, мягкие минорные тона обволакивали, смежая тяжелые набрякшие веки. В глазах медленно угасал свет, все более разбегаясь от темнеющего центра белого шара к окраинам, истончаясь во все медленнее пульсирующий ярко-желтый тороид…
Кольцо лежало на расписанном крупными чайными розами черном лаковом подносе – там, куда она, аккуратно, как все, что делала, и решительно сняв с пальца, положила его на лилово-розовые лепестки. Уходя.
Наступало утро, бессмысленно тикающее кругло выпуклым стеклянным пузом самодовольного, барски откинувшегося на разлетных одутловатых ножках, никелированного будильника с масляно-коричневой тюбетейкой кнопки звонка, выжидающего своего часа и вечно трезвонящего не вовремя – когда еще, до рассвета, так хочется спать. Очередное зимнее утро, когда так рано, что еще совсем темно.
Хотя и пора собираться на работу. Они проговорили всю ночь, и теперь нужно, нужно что-то делать, чтобы… Чтобы что?.. Чтобы она осталась… Задержать ее…
Павел видел ее в темноте, глаза давно привыкли к тусклым затененным краскам, на которых выделялось ее бледное лицо. Вот она – не смотрела на него, прижав щеку к плечу. Отвернулась, хотя он держал ее за выставленные в защиту вперед плечи. Открытые острые тонкие ключицы торчали из впадин светлой блузки беспомощно и беззащитно.
«Подожди, ну что же ты, нельзя же так… Ну перестань. Я тебя прошу…»
Прижавшись спиной к стене, Ася стояла непреклонная, она уже все решила и отстраняла его нетерпеливо, раздраженно, нервно.
«Все! Все, я тебе говорю, все сказала! Пропусти меня!..»
Комната осветилась: он зажег свет. За окном – чернильная чернота бесприютной пустоты одиночества.
Он не давал ей пройти. Она уже в пальто, старом синем пальто, отрешенно распахнутом после стольких попыток застегнуть, срывая пальцы друг друга, круглые крупные костяные пуговицы, когда он не чувствовал ее острых, в бессилии осознанно причиняющих неосознаваемую им боль, ногтей, – сбившиеся от борьбы горячие волосы выбиваются из-под пушистой серой шерстяной шали с длинными сосульками бахромы, в руках обвисла дорожная сумка, которой она защищалась, не давая ему приблизиться. Он втащил ее назад из коридора сколько-то бесконечных часов назад…
«Асенька, родная, послушай, ну услышь меня… Я… Ну я…»
«Я – последняя буква алфавита, – осадила она его словно беззастенчивого настырного ученика. – Хватит! Уже все слышала! Я устала тебя слушать! Я всегда тебя слушала. Оставь меня. Одного только прошу… Дай мне пройти!»
«Но ведь не было ничего, – бездумно повторял он, не в силах сойти с заезженной пластинки, – правда, Ася… Погоди, стой, остановись… Ну погоди же».
«Не было? Да? Она здесь не была?.. С тобой. Она сюда не заходила? Ты не приводил сюда эту сучку свою?! Я хочу уйти, не мешай мне… Ты слышишь или нет?! Посторонись… Не прикасайся. Ты мне противен. Убери свои руки!..»
Ася