увлечением девушкой. Но Лот – словно не понимал его немых намеков. У него пропал последний интерес к торговле. Дошло до того, что он от скуки стал грубо шутить с покупателями. И к деду он теперь ходил гораздо реже. Фарре приходилось уже требовать к себе внука, приходившего раньше по нескольку раз в день по своему желанию и вполне терпеливо сносившего наложенную на него повинность.
Все мысли Лота были о Табил. Первые дни восторженной нежности прошли. Прошла и пора неистовой страсти. Теперь они занимались любовью с усердием любознательных путешественников, исследуя самые потаенные уголки своих тел, открывая для себя каждый день все новые секреты наслаждений – и это было не менее увлекательно. Лот и не подозревал, что Табил, каждую ночь удивлявшая его неопытность своей изобретательностью, прилежно брала уроки у Ширы и Бины. Эти две женщины, давно не знавшие настоящей мужской любви, обреченные доживать свой женский век ухаживая за медленно разлагающимся телом старика, жили теперь первой любовью молодой девушки – любовью к столь же юному и прекрасному юноше. Они учили Табил хитрым приемам мгновенно возбуждать и столь же быстро успокаивать любовную страсть, дразнить неиспробованным и подчинять своей воле, затягивать удовольствие до тех пор, пока оно не извергнется безудержным потрясением. Они открыли этой глупой девочке секреты любовных отваров. Они объясняли ей, как себя вести в разных ситуациях, чтобы не разозлить любовника глупым упрямством, но все же добиться желаемого – да еще так, чтобы он сам об этом просил. И каждое утро, после еще одной ночи страсти, эти увядшие женщины возбужденно выпытывали у смущенной девочки подробности ее любовных приключений. Но Табил стыдливо молчала, или безыскусно отвечала: «он был доволен», «ему понравилось», ревниво не позволяя женщинам даже мысленно разделить ее счастье, ее восторг, ее триумф. Но опытным женщинам все было понятно и без слов. Стоило хоть мельком взглянуть на сияющее лицо девушки – и угрюмые, давно забывшие о нежных чувствах женщины, любуясь ею, невольно умилялись. Они одобрительно радовались ее радости, посмеивались снисходительно над ее смущением, пряча за смехом свою грустную добрую зависть.
И все же первым уроком для Табил, который женщины сурово вбили откровенными, почти грубыми словами в ее глупую головку, был урок осторожности. Они объяснили девочке, как предохраняться. Они доказывали ей необходимость этого противоестественного ограничения. Они потребовали от нее неукоснительного исполнения инструкций. Они просили ее об этом, требовали, пугали непоправимыми последствиями. И каждый раз, когда Табил, с замиранием сердца от предвкушения предстоящего счастья, накидывала на голые плечи накидку, одна из женщин обязательно грозно бросала вслед:
– Ты помнишь, о чем мы тебе говорили?
Табил помнила. Табил старалась. Она делала все возможное, хотя это часто доставляло небольшие неудобства ей и ее возлюбленному.
Лот поначалу удивлялся ее странным просьбам, не понимал, зачем надо себя ограничивать в момент наивысшего возбуждения, зачем она встает от него и спешит к тазу с водой, когда