От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
Л. заявился объявить подъем, вошел в комнату и увидел меня лежащим на кровати, тогда как мои товарищи уже на ногах. Опоздание на десять секунд. Подъем, лежебока! Мне кажется, Л. был прямо-таки счастлив, что застукал меня. И это ощущение спровоцировало меня на бунт. Я не мог успокоиться целые сутки. Ладно, проехали, я больше никогда не проштрафлюсь. На самом деле проштрафлюсь еще один раз, двумя годами позже, уже в легионе.
Вопреки тому, что могут подумать те, кто здесь не был, формирование оказалось весьма серьезным, даже суровым, безо всяких послаблений – ни в строевой подготовке, ни в учениях на местности. Разумеется, я предпочитал последнее. Я питал прямо-таки романтическое пристрастие к занятиям на природе, ибо эти песчаные земли, поросшие вереском и соснами или серебристыми березами, казались мне по-настоящему прекрасными в самый разгар осени. Кампин[14] и в самом деле выглядел великолепно, даже когда, окутанный туманом или в пасмурную погоду, сверкает в лучах осеннего солнца. Земли Кампина светились в буквальном смысле слова, а потом иней покрывал их своей вуалью, более легкой, чем тюль, когда на тончайших лезвиях травы застывает роса или когда она скапливается в нежной паутине маленьких паучков.
Я получал определенное удовлетворение от такой жизни, насыщенных, но упорядоченных часов; трудная жизнь, простая и близкая к природе. От свежей прохлады первых морозов немели пальцы и руки, не охлаждая моего пыла к занятиям, скорее наоборот. Холод подстегивал усердие. Я быстро нашел нескольких друзей, образовалась очень сплоченная маленькая группа. Нас было четверо молодых людей, от семнадцати до девятнадцати, переполненных жизненной энергией и энтузиазмом, и эти чувства объединяли нас: Эмиля М., Раймонда П., Альфреда Д. и меня. Наша маленькая ячейка собралась вместе, распалась, затем вновь объединилась по воле судьбы, над которой мы были не властны в течение всего военного времени. Внутри этой группки царило полное взаимопонимание – как с нашими инструкторами, унтер-офицерами, так и с нашим капитаном.
Среди всех инструкторов лучше всего я помню одного, которого мы прозвали Заг-Заг. Невысокий, коренастый, можно сказать, тучный, однако невероятно проворный для своей корпулентности. Получивший несколько ранений в Первой мировой войне, отмеченный большим глубоким шрамом в форме креста – последствия трепанации – на черепе. Из-за этого шрама кое-кто прозвал его Бургундский Крест (ветвистый косой – Андреевский крест). Всегда пребывая в добродушном настроении, без намека на недоброжелательность, он донимал нас тренировками, причем себя не меньше, чем нас. Никогда не требовал от нас больше того, чем мог сделать сам, но поскольку он мог все, то нам приходилось здорово попотеть. Даже сегодня у меня сохранились к нему самые теплые чувства. Он был моим первым инструктором, первым немецким солдатом, с которым у меня сложились хорошие отношения как в дружбе, так и по службе, мы часто беседовали на равных, несмотря на его унтер-офицерское звание, но только в неслужебное время, ибо служба