были праздники и смерти, свадьбы и убийства. Картины выплывали из какой-то трещины во вселенной, как будто кто-то проделал брешь и оттуда полились воспоминания о забытом мире. Когда Сесилия снова начала воспринимать происходящее в баре, Амалия уже ушла, а танцоры возвращались за столики.
– Ох, не могу больше, – отдувался Лупе, валясь на стул. – Кажется, я слегка подустал.
– Ты пропустила самый кайф, девочка моя. – Фредди покончил со своим напитком. – А все из-за того, что строишь из себя англичанку.
– С таким каменным лицом она за кого хошь сойдет. Из иного мира явилась – не видишь разве?
– Ну что, еще по одной?
– Уже поздно, – сказала Сесилия. – Нам пора.
– Прости меня, Сеси, но ты сейчас хуже йети. Ведешь себя от-вра-ти-тель-но.
– Извини, Лауренсио, что-то голова разболелась.
– Потише, доченька, – возмутился Лупе. – Не называй меня так, иначе у моих врагов возникнут вопросы.
Сесилия открыла сумочку, чтобы достать деньги, но Фредди не позволил ей расплатиться.
– Ну нет, эта ночь – за наш счет. Мы ведь тебя пригласили.
«И поцелуи, как бабочки, нежны». В полумраке Сесилия еще раз убедилась, что старушки за угловым столиком уже нет. Девушка сама не знала почему, но уходить из бара не хотелось. Она медленно брела, натыкаясь на стулья и не отрывая взгляда от экрана, на котором допотопная парочка танцевала сон[6], как не умел танцевать сон никто из сверстников Сесилии. В конце концов она вышла в гаванскую ночь.
Видения из рассказа Амалии и воспоминания о древней Гаване, населенной музыкальными божествами, оставили в душе странное ощущение двойственности. Девушка чувствовала себя как те святые, которые могут находиться в двух местах одновременно.
«Я здесь и сейчас», – сказала она про себя.
Сесилия посмотрела на часы. Было так поздно, что охранника у дверей бара уже не было. Так поздно, что на улице вообще не осталось ни души. Неотвратимость одинокой прогулки до угла вернула девушку к реальности.
Облака поглотили луну, но опаловые лучи пронзали их насквозь. Рядом со стеной вспыхнули два инфернальных глаза. По кустам шнырял кот, и он наблюдал за девушкой. И тогда, словно по сигналу, лунный диск вырвался из парового затмения и осветил кота: то был серебряный зверь. Сесилия видела две тени – свою и кошачью. Стояла, как поется в болеро, синяя ночь. Возможно, именно по этой причине девушка мысленно вернулась к рассказу Амалии.
Жди меня на небесах
Лингао-фа решила, что сегодня подходящая ночь, чтобы умереть. Горячий ветер гулял среди побегов риса, которые робко высовывались из воды. Быть может, именно этот ветерок, незримыми пальцами ласкавший одежды женщины, наполнил ее душу ощущением неизбежности.
Лингао-фа приподнялась на цыпочки, чтобы глубже вдохнуть в себя облака. Она была все еще стройна, словно стебли лотосов, что украшают пруд, в котором плещутся рыбки с прозрачными хвостами. Матушка ее любила сидеть и смотреть на гибкие ножки цветов,