деревушку в елях и других хвойных деревьях, какие произрастают в Средней полосе РСФСР. Надо всем этим довлеет высокое небо. По его цвету можно предположить, что закат будет интенсивно розовым…».
Ну, а как же иначе: непременно розовым! Не зря же художник так долго на него смотрел с «небольшой возвышенности», направив свой взор строго под тридцать градусов к линии горизонта…
– Наташа, ты хоть полстроки выдави из себя, – аккуратно стучит мне по плечу шариковой ручкой проходящая мимо по проходу учительница. – Двадцать минут до конца урока осталось.
И я начинаю «выдавливать». Как жирный тошнотворный крем выдавливают на торт: «Художник хотел данным своим произведением показать нам… нам… продемонстрировать нам… как… как прекрасен февраль в Подмосковье». Тьфу! Чепуха какая-то. Беспомощно верчу головой в поиске хоть фрагмента чужого текста, хоть словечко подскажите, как же мне выразить это… это волшебство живописи… которое уже как ветром сдуло.
За мной сидит местный отличник «по боевой и политической» Серёга Бубликов. Он режет страницу резкими, как ломанная молния на небе, буквами о том, что «наличие на картине данной модели паровоза говорит о неумолимом нашествии НТР (научно-технической революции) в самые отдалённые закоулки Советского Союза». Это ему Подмосковье-то отдалёнными закоулками Отечества показалось! А мы тогда что? Скучные они – эти мужчины: всё-то у них расклассифицировано по моделям и сортам. И паровозы, и города, и люди.
За одной партой с Буликовым сидит Тамарка Сизова, аккуратно строчит о том, что «тщательно выписанная асфальтированная автотрасса как главное действующее лицо картины, написанной художником Нисским в 1957-ом году, говорит о правильности политики Партии и Правительства. И как она восхитительно рассекает дремучий лес на горизонте, символизируя тем самым торжественное шествие нового времени по нашей земле!». Ещё бы приписать: «Ура, товарищи!» (бурные и продолжительные аплодисменты), как раньше писали в Материалах очередного съезда КПСС.
Через проход сидит Андрюшка Ромашкин, откровенно ковыряет в носу и зевает со скуки. Эти молящие о звонке на переменку глаза школьника – что может быть красноречивей! Ребёнок, который в своём обычном состоянии совершает десяток разных движений в секунду, вынужден сидеть сорок пять минут в зафиксированном состоянии за партой! Он с радостью сорвался бы в мир картины, чтобы побежать на лыжах, или запрыгнуть на ходу на закорки проходящей мимо станции платформы, чтоб потом спрыгнуть с неё, когда она сбавит ход перед стрелками, порвать штаны и ладони, скатившись с насыпи… А тут его обязали написать прилизанное сочинение о застывшей на холсте реальности, которую он вообще не воспринимает, потому что он вообще предметы воспринимает только в движении. И желательно, на большой скорости. И каждый урок для него как пытка. Особенно русский язык и литература, который он, как и все мальчишки, терпеть не может: «Зачем изучать то, что человек и так