на Покусаева с любопытством. Прищелкнул. Одобряюще закивал.
Илья Ильич продолжал:
«На вид они, доктор, скажу я вам, ничего такого особенного. Вроде крысенышей или дамских собачек. Небольшие. То есть не так чтобы очень небольшие. А честно сказать… Всякие.
Например, у табачного киоска такой кабанюка сидел, что не приведи господи.
Пятак, рыло, глазюки красные – угольки, сидит и думает, пакость такая, что я его, собаку, не вижу!»
Илья Ильич вдруг с удовольствием хмыкнул. Но тут же скис, снова опасливо заозирался. И продолжал:
«Потом я смотрю, идет мне навстречу гражданин, вполне себе ничего, прилично одетый, в куртке. А на плече у него сидит такая шушера! На дохлую кошку похожа.
Шушера, в общем, на плече сидит у прохожего, и ничего себе, я вам скажу, шушера… Тоже здоровенная. Правда, чуть поменьше того кабанюки, что у табачного киоска торчал, но тоже ничего себе кикимора.
Вроде как катается. А он, этот бедняга, ни слухом ни духом.
Я ему, конечно, ничего говорить не стал. Я тоже не очень люблю, когда ко мне всякие ненормальные на улице пристают. У нас, особенно у метро, всякие любят приставать к прохожим…»
Илья Ильич взглядом призвал доктора к пониманию.
Асмодей Иштарович понимающе кивнул.
«Если бы вот вам, например, доктор, – продолжал Илья Ильич доверчиво, откупоривая ногтем лак с письменного стола доктора, – кто-нибудь сказал, что у вас на плече сидит шушера? Разве вы бы поверили?..»
Доктор усмехнулся, отрицательно покачал головой, признавая очевидное.
«…И я ничего говорить тому гражданину не стал. Он бы еще подумал, что я того (Илья Ильич покрутил у веска). С катушек в ниточку…
И я иду дальше, только стараюсь на хвосты этой пакости не наступать. Хотя сложно, конечно. До того этой дряни под ногами много. Просто так и шныряют! Так и шныряют!»
Илья Ильич изобразил шныряние шушер глазами. Зрачки его быстро забегали. Ресницы затрепетали.
Асмодей Иштарович понимающе цокнул.
Илья Ильич продолжал:
«…Через дорогу туда-сюда, из пакетов с продуктами высовываются, из карманов торчат.
На остановке тоже видимо-невидимо…
Бегают, значит, они. Копошатся. Думают, их никто не видит. В обнимочку на люках канализационных сидят, греются. Точно кошки.
И вот, я думаю, ладно. Ясное дело, что мне то ли мерещится это все, то ли снится. Проснусь, и никакой больше шушеры…»
Илья Ильич посмотрел в лоб доктора с обреченной усмешкой.
Доктор сделал запись. Илья Ильич продолжал:
«И вот, только я этим себя успокоил. И стал ходить смотреть, какие есть журналы с газетами в палатке печати (и делаю при этом такой вид, что я их не вижу, шушер этих), как все нормальные люди…
Потому что, доктор, я вдруг подумал, что если они, шушеры, вдруг поймут, что я их заметил, то мне несдобровать. Мне почему-то так показалось, доктор, что им это может прийтись не по вкусу. И не понравится. И хожу себе, возле „Союзпечати“, жду троллейбуса и делаю, значит, вид. Что ничего такого.
Как вдруг, говорю, одна эта