иничные номера в тех случаях, когда требовалось разнюхать что-либо в ином городе. Будучи человеком предприимчивым, Илья Никитич с готовностью брался за поручения частных лиц, которые платили не в пример сыскному ведомству гораздо большие суммы. Надо сказать, что работы в последнем для агента было немного. Да и откуда взяться ей в уездном городе? Вот, иное дело – Москва! Там ой как недурно можно было бы заработать! Ведь большие способности дремлют в Илье Никитиче, ведь куда как на большее способен он, и тесно ему в родной тихой заводи! Вся радость только – рыбу удить да попивать со скуки. Денег аккурат на выпивку и достаёт, а ни на что серьёзное всё одно хоть сто лет копи, не скопишь. Пропадай жизнь! Так и захлебнётся талант в вине, отупеет мозг, и кому тогда будет нужен Овчаров?
Подул ветер, и первая тяжёлая капля надвигающегося дождя упала на нос сыскному агенту. И куда это господин запропастился, черти бы подрали его? Сидеть бы ныне у камелька да попивать рябиновку… Или уж у озера, что здесь неподалёку, сома караулить. Крестьяне сказывали, что здесь сом – всем сомам сом – настоящее чудище. Прикормить бы его да поймать! Вот, не кисло бы было! Если уж настоящего крупного преступника не судьба, так хоть сома…
Хрустнула ветка под чьей-то нелёгкой поступью. Овчаров сощурил красные, воспалённые глаза: идёт!
– Долго ждать заставляете, господин хороший! – не удержался от замечания продрогший агент.
– Вы будете ждать меня столько, сколько потребуется, – звякнул в тишине резкий ответ.
Илья Никитич подошёл ближе к закутанному в непромокаемый плащ господину, нагнул голову, посмотрел снизу вверх:
– Чем могу соспешествовать вашей милости?
– Не юродствуйте, господин Овчаров! Или останетесь без работы!
– Это вряд ли, – Илья Никитич криво усмехнулся, обнажив свои жёлтые, уже крошащиеся, несмотря на молодые годы, зубы. – Это ведь вам мои услуги нужны, а не мне ваши. Кстати, не будет ли у вас приличного курева? Я жутко продрог, поколь ждал вас.
– Я не курю, господин Овчаров. И прошу вас покорно: говорите несколько в сторону, а то от вас дух такой…
– Нет, значит, курева… Так и запишем-с, – Овчаров извлёк из кармана завёрнутый в бумагу табак, проворно скрутил папиросу, закурил. – Скоро дождь разойдётся. Говорите, зачем звали.
– Мне нужно, чтобы вы поехали в Москву и выяснили там о судьбе одного семейства, с коим я был знаком двадцать лет назад.
Илья Никитич закашлялся:
– Ходила к дьяку попадья… Ничего себе задачка! Двадцать лет! Каким же это образом я должен суметь отыскать их?
– Вы меня спрашиваете об этом? Это ваша работа – искать, вынюхивать, рыть землю носом. А моя – платить вам за это.
– Это займёт много времени, а Москва город недешёвый…
Господин фыркнул и протянул Овчарову бумажник:
– Здесь на текущие расходы. Должно хватить. Остальное только в случае успеха вашей миссии.
Илья Никитич проворно пересчитал деньги, довольно крякнул и спрятал бумажник в карман:
– Кого же я должен отыскать?
– Двадцать лет назад в Москве, в Староконюшенном переулке была швейная мастерская фрау Ульбрехт. Она была весьма хорошо известна в ту пору. У Лейды Францевны имелось много помощниц-учениц, юных девушек из бедных семей или же вовсе сирот, о которых она проявляла большую заботу. Среди них была семнадцатилетняя Аннушка Колыванова. Её мать, кажется, прачка, жила в районе «Балкан», что в Протопоповском переулке, сильно болела и много пила. А Аннушка была очень добра, трудолюбива, хороша собой. В Староконюшенном её знали буквально все: её просто невозможно было не заметить… У девушки был жених. Некто Фёдор Палицын. Из мелких лавочников. Отец его, Кузьма Григорьевич, держал лавку церковной утвари всё в том же Староконюшенном. Фёдор у отца и работал. Очень странный юноша. Физически сильный, но нервами слаб. Припадки у него бывали, знаете ли. И, вот, однажды, находясь, по всей видимости, в таком припадке, он жестоко убил свою невесту. Следствие полагало, что из ревности… Аннушка представлялась девицею высокой нравственности, Фёдор дышать на неё не смел, а потом вдруг выяснилось, что девушки из заведения фрау Ульбрехт оказывают услуги известного рода состоятельным господам. Вероятно, это сильно потрясло несчастного, и он убил Аннушку… Потом был суд, Фёдор был приговорён к двадцати годам каторги, там он, кажется, заболел нервной горячкой и умер. Родители его, несчастные старики, в виновность сына не верили. Что стало с ними дальше, я не знаю.
– И именно это мне предстоит выяснить? – уточнил Овчаров.
– Да, – лязгнул в темноте ответ. – Узнать, что стало со стариками. Узнать, были ли иные родные, как у Фёдора, так и у Аннушки. Если да, то живы ли и всё о них подробно. И ещё я желал бы точно знать, верно ли, что Фёдор на каторге умер…
– Труднёхонько будет, – покачал головой Илья Никитич. – Но уж постараюсь, как могу. Завтра же и отбуду в Первопрестольную.
Внезапно тишину нарушил громкий крик.
– Бог мой, это, кажется, в доме кричат… – произнёс господин, вздрогнув.
– Оттуда, –