за язык, произнести ту фразу, которая теперь постоянно, день и ночь вертиться у нее в голове: ладно, рискнем! Почему мы часто, идя на поводу у других, говорим не то, что нужно? Почему говорим – да, хотя внутренний голос внятно подсказывает, что именно сейчас надо сказать – нет? Рискнем, сказала она, еще не осознавая рокового значения этого слова. Потому что не лучшая у нее соображалка. Ей всегда надо подумать, взвесить, прежде чем мнение свое высказывать, а тогда думать некогда было, на автобус опаздывали. И она сказала то, что от нее хотели услышать. Рискнем, сказала она.
«Мне особенно больно писать о случившемся, поскольку я лично знал всех участников этого похода… но в целях предупреждения подобных случаев…» Женька зарылась носом в подушку. Почему, почему они не вернулись тогда с автостанции? Ведь были у нее сомнения, да только она при себе их оставила. А зря. Она, как никто, должна была понимать, на что они напрашиваются, у нее единственной из группы был опыт зимних походов.
«Слабо ориентируясь в горах, не обладая достаточными знаниями техники и тактики туристических…».
Пока доехали и вышли на трассе, тучи рассосались, выглянуло солнце. К вечеру они одолели перевал и вышли в уютную лощинку, где решили сделать привал. Под соснами звенел в камнях ручей. Уходящее на покой солнце резко обозначило тени от кустов и деревьев. Привалившись рюкзаком к толстой сосне, Рита подставила лицо последним лучам, с наслаждением вдыхая чистейший, какой бывает только в горах, воздух.
– Пожалеют еще, суслики, что не пошли.
Танечка, без сил рухнувшая на камень, как только остановились, слабо рассмеялась. Через минуту смех просто душил ее – она не могла остановиться. Женька, готовившая палатку, в тревоге оглянулась. Всю дорогу Танечка ныла и стонала, ее приходилось без конца подталкивать, подавать ей руку, делать из-за нее короткие привалы, а тут – нате вам, – так разобрало.
– А Кондаков… и правда, вылитый суслик… А когда стихи читает, лапки на животе… и ни слова не разобрать, только усы шевелятся, щеки… Ой-ой!
Танечкин смех перешел в слезы. Этого и следовало ожидать, подумала Женька. Связались с младенцем на свою голову.
– Иди сюда, – приказала она, – поможешь с палаткой.
– Я не… не могу, – заныла Танечка. – Но–ги-и…
Ботинки были одеты на два тонких носка. Когда Женька увидела Танечкины ноги, ей стало страшно. Ботинки были малы.
– Тебя, что, не предупреждали? – от злости Женька заговорила шепотом. – Ты же завтра в них вообще не влезешь!
– У меня не было своих, одолжила у подруги…
Наверное, Женька здорово на нее наехала, все кукольное жеманство слетело с Татьяны, как луковая шелуха. Она выглядела перепуганной и несчастной. Таська залезла в свой рюкзак, швырнула ей свои запасные шерстяные носки.
– Одень! Ноги пока в спальник. Утром посмотрим, что с тобой делать.
А что делать? Утром кому-то нужно было вести Танечку обратно. Или возвращаться всем. Женька стояла за последнее. Ей как-то не улыбалось возвращаться