в застегнутость, к тому же довольно изматывающих. И даже мороженная курица небесно-синего цвета в руке Элоизы Львовны, добытая неизвестно где и как, выглядела порочно и вызывала мысли, мешавшие спасению души.
Блудодеев завел привычный рассказ о дождях и гигантских сковородках, жаждущих принять в свой шкворчащий фритюр всю Среднерусскую возвышенность, но что-то пошло не так. Элоиза Львовна Маринадова не возразила ему матом и не двинула в ухо, отчего он впервые засомневался в собственных словах и погрузился в неуверенность. Поэтому позволил увести себя подальше от любопытных взглядов уже спасенных сограждан. Элоиза Львовна взяла его под руку и спросила:
– К кому пойдем?
Прохор, испытывая растущее беспокойство, предложил пойти к нему, надеясь, что родные стены укрепят его смятенный дух и он продолжит спасительную беседу.
Дверь за спиной закрылась. Изношенная нить верхней пуговицы на халатике напряглась – Прохор с волнением смотрел на нее, чувствуя, как шатается и трещит мраморный монумент праведного мирозданья, вознесшийся к небесам.
Нить оборвалась, пуговица отлетела, Прохор перекрестился и усугубил порочную бездуховность Элоизы Маринадовой.
Порочная бездуховность Элоизы Львовны оказалась пленительна, она вызывала трепет, с какой стороны на нее ни посмотри. Блудодеев расчувствовался и приник к источнику бездуховности, и не мог оторваться от него до самых сумерек.
В сумерках Прохор собрал свечки, которыми была завалена его квартира, и зажег их, расставив повсюду. Сокрушенные увиденным, сумерки отступили.
Настало утро. Блудодеев пробудился, огляделся и не обнаружил Элоизу Львовну рядом. Ее не было на кровати. Под кроватью ее не было тоже. Он пошел бродить по квартире, но Элоизы Львовны не было нигде. Она ушла, оставив на плите черную сковороду с зажаренной курицей, как напоминание о быстротечном присутствии в доме женщины и о грядущей за то вечной расплате.
Блудодеев оторвал куриную ногу, взялся жевать ее, но тут же вскочил и выбежал из опустевшей квартиры.
Он высматривал Элоизу Львовну повсюду и не находил. Разыскивал мужчин, знавших ее, но ни у кого из них ее не было.
Бездуховная жизнь повернулась к нему новой, неожиданной стороной.
К вечеру он напился, крепко избил Хмурякова и Жмурякова и, сжимая в руке надкушенную куриную ногу, уснул в парадной перед дверью своей квартиры, жить в которой ему теперь стало невыносимо.
Дорога
С первым цветом яблонь я достал сапоги и дождевик – скоро за грибами.
Заморозки и снег пришли рано – в сентябре. Я сидел на берегу, искусывая яблоко, и снежинки исчезали от моих прикосновений, а я грустил их уходу и радовался, что вот-вот – и лед на реке тронется, в саду забелеют деревья.
Вставая, я бросил огрызок в холодный поток. Твердеющая стоячая вода стремительно унесла его.
На обратном пути я встретил младенца в люльке, скрюченного старческим