телевизор Райна больше не смотрела. Вместо этого она вспоминала – зачем-то вновь погрузилась в тот кошмар, который случился с ней на Тринадцатом, да так и не забылся при Переходе.
Нет, забылся – частично, – но не весь. Из памяти выпало множество деталей и подробностей – в ней – в памяти, – как в изъеденном мышами сыре, появились зияющие дыры – прорехи и пустоты, пытаясь коснуться которых, она всегда испытывала головную боль.
Она бежала. В ту же ночь. Выбросила на помойку телефон, по которому ее могли выследить, наспех собрала сумку, с которой раньше ходила в спортзал, захлопнула дверь и отправилась, куда глаза глядят.
Кажется, к какой-то подруге.
Где та жила? Как ее звали, как выглядела? Все ушло – глухо. А после помнился приют для бездомных: рваные одеяла, жесткая лежанка, запах немытых тел, жуткая, будто сваренная в мусорном баке из отходов, пища… Она скиталась? Да. Где-то пряталась, кантовалась, хоронилась подальше от чужих глаз. К друзьям не шла, наверное, потому что не желала их подставлять. Или боялась, что Джокер ее вычислит?
И были ли они у нее – друзья?
Нет воспоминаний. Ушли, как стертые вирусом данные. Вот только почему среди «нестертых» остался Аарон? И почему Джокер? Как самые сильные, сформировавшие психологическую зависимость?…
Додумать Райна не успела – в кармане завибрировал телефон.
– Вы по поводу завещания? Что-то в нем не так – мне стоит вернуть деньги?
Она опять ошиблась в скоропостижных выводах; высокий и долговязый юрист Доры, посетивший ее во второй раз, покачал головой.
За окном кабинета цвел погожий день, но солнечный свет, будто опасаясь нарушить мрачноватую атмосферу кабинета, проникал сквозь тяжелые портьеры осторожно; лишь два ярких пятна протянулись по паркету от стены почти до самого стола – остальное тонуло в привычной серости.
– Простите, я так и не спросила вашего имени.
– Франк Маннштайн.
– Очень приятно. Я… – она чуть было не сказала «Райна» и тут же прочистила горло, – Марго. Марго Полански.
– Да, я знаю.
Конечно, знает – он видел ее имя в завещании.
Райна откинулась на высокую кожаную спинку кресла, которая заканчивалась выше ее макушки, – не женское кресло, мужское. В нем она всегда чувствовала себя некомфортно.
«Как бродяжка на троне».
Зачем она вообще сохранила этот кабинет в том виде, в котором он изначально присутствовал в просторной квартире? Почему не переоборудовала его под что-то другое? Это все риэлтор – он так сладко пел про «имидж» и «престиж», что она в какой-то момент поддалась – по-новому взглянула на обшитую дубовыми панелями комнату и решила, что она ей – мрачная и мужская – по душе.
Оказалось, не по душе. Как и попытки с важным видом, сидя в гигантском кресле, пускать пыль в глаза.
Пыль давно кончилась. Важный вид рассеялся. А кабинет остался.
– Так чем обязана, мистер Маннштайн?
– Можно просто Франк.
Дружелюбный жест Райна оценила, однако называть юриста Доры просто Франком ни за что бы не решилась: сие предложение –