Фаина Раневская

Письма к подруге


Скачать книгу

рабочий театр. Побывав на одном из спектаклей, Эсфирь узнала Фаину, и их былая дружба возобновилась.

      Они жили в разных городах (Раневская в начале тридцатых осела в Москве) и переписывались. Переписывались долго, более сорока лет, вплоть до отъезда Эсфири Соломоновны в Израиль. Последнее сохранившееся письмо Фаины Раневской датировано маем 1974 года.

      Раневская делилась с подругой детства самым сокровенным. Эсфирь Соломоновна, так и не ставшая актрисой, жадно интересовалась столичными театральными новостями, а Фаина Георгиевна могла писать ей обо всем без утайки, потому что знала – все написанное останется между ними.

      К сожалению, до нас дошла только часть писем великой актрисы. После смерти Эсфири Соломоновны, которая скончалась в 1986 году в израильском городе Холоне, ее домашний архив – письма, документы и фотографии – долгое время хранился у дальних родственников. Они иногда рассматривали фотографии, но писем не читали. Часть архива пришла в негодность – отсырела во время аварии водопровода – и была выброшена. Какое сокровище хранится в старой картонной коробке, выяснилось лишь в 2014 году благодаря правнучке двоюродного брата Эсфири Соломоновны. Она решила написать историю своего рода, обратилась к семейным архивам и прочла сохранившиеся письма.

      Письма Фаины Раневской были предоставлены для публикации нашему издательству при условии сохранения в тайне имен их нынешних владельцев.

      В одном из израильских издательств готовятся к выпуску письма великой актрисы, переведенные на иврит, но наше издание является первой их публикацией.

      Письма Фаины Раневской

21 декабря 1931 года

      Здравствуй, милая моя Фирочка!

      Вчера была премьера «Патетической сонаты»! Уж и не верила, что доживу до этого дня, но дожила! Ты не представляешь, как я счастлива! То и дело щиплю себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Все руки в синяках от этих щипков. Павла Леонтьевна[1] смеется надо мной и говорит, что с ней когда-то тоже было нечто подобное, в Одессе, у Долинова[2]. Но разве труппу Долинова можно сравнить с Камерным театром?! Я хожу и пою: «Ка-мер-ный те-а-а-атр! Ка-мер-ный те-а-а-атр! Я слу-жу в Ка-мер-ном те-а-а-атре!» Ты же знаешь, как я об этом мечтала!

      Я рада безмерно, а Павла Леонтьевна рада больше моего. Если бы ты только слышала, сколько комплиментов наговорила она мне вчера после спектакля. Разве что только «второй Комиссаржевской»[3] не назвала. Мы так радовались, что потом даже немножко поплакали. У нас так всегда – как сильно радуемся, так начинаем вспоминать и непременно плачем.

      Ах, Фирочка, если бы ты только слышала, как мне вчера аплодировали! Кричали «браво», а кто-то из задних рядов даже крикнул: «Зинка – молодчина!» Да, милая моя, нравы сильно изменились. Теперь в столичном театре можно выражать свой восторг подобными криками. Хорошо еще, что не свистят, как случалось в вашем рабочем театре[4].

      Я ужасно трусила. Боялась лазить по декорациям. На сцене построили целый дом, моя Зинка жила на самом верху, а я ужасно боюсь высоты, да и конструкция получилась весьма хлипкой, того и гляди развалится. Спасение только в том, чтобы не смотреть вниз, как только посмотрю, так сразу же начинает кружиться голова. Признаюсь тебе честно, что я таких новшеств не понимаю. Но Таиров[5] всякий раз должен сделать нечто особенное, иначе за постановку браться не станет. Придется привыкать.

      Здесь вообще ко многому приходится привыкать. Пока шли репетиции, я не хотела писать тебе о театре. Зачем писать, если я каждый день ждала, что меня прогонят прочь? У Таирова строгие порядки. Если он поставит на человеке крест, так это навсегда. Недавно ушла одна актриса, пробывшая в труппе чуть больше моего. Таиров решил, что она «безнадежна» (это его любимое слово), и расстался с ней. Я боялась, что то же самое произойдет со мной. Теперь уже не боюсь. Вчера после спектакля он сказал мне: «Я в вас не ошибся». Это для меня как орден. Высшая награда. Это означает, что он меня принял и я буду играть в Камерном театре. Безмерно благодарю судьбу за то, что она свела меня с Алисой Георгиевной[6]. Без ее помощи я никогда бы не попала сюда. Таиров невероятно разборчив (и так же невероятно придирчив). У московских актеров еще есть шанс обратить на себя его внимание успехом в какой-нибудь постановке, но у провинциальной актрисы таких шансов нет. Где бы Таиров мог увидеть меня? На какой сцене? Алиса Георгиевна – моя благодетельница. Я ей безгранично обязана, но все же должна отметить разницу между ней и Павлой Леонтьевной. Я ожидала, что она станет моей советницей и наставницей, как Павла Леонтьевна. Я вправе была этого ожидать, ведь мы столько лет знакомы, а в Камерном многое не так, как в других театрах. Я нуждалась и продолжаю нуждаться в советах, но Алиса Георгиевна ничего мне не советует, только говорит «хорошо» и «не очень хорошо» (это заменяет у нее слово «плохо»). Учит меня только Таиров, но он строгий, и я его боюсь. Лишний раз не переспросишь, если что-то осталось непонятным. К другим актерам за советом лучше не обращаться. Одна только Ниночка