Иванович еще некоторое время рассматривал мальчишку, а потом уверенным движением перевернул лист.
– Мать моя... – снова, как сомнамбула, повторил он.
Рукой, внезапно пораженной треммором, он дотянулся до ящика стола и вынул из него футляр с очками. Еще секунда, и линзы разместились на носу Полетаева.
– Мать моя...
«С гвардейским приветом шлю свое письмо тебе, моя дорогая сердцу Снежана! Наш состав стоит на станции близ моста через Дунай. Из-за ремонта моста мы пробудем тут сутки, после чего окажемся в Румынии. После чего пройдет месяц, и я прибуду в Москву. Я сделаю все, моя милая Снежана, как мы и договаривались. Там, в сарае дядьки Зорвана, где ночью пахнет сеном. Не пройдет и года, как мы снова окажемся вместе. На том свое письмо заканчиваю и с нетерпением жду наступления нового, 1946 года. (Посмотри, какого я тебе смешного мальчишку нарисовал! Наш первый сын будет похож на него.) Твой гвардии рядовой Мартын Волокитин. 5 сентября 1945 г.».
Кашлянув, Полетаев выронил рисунок. Снова кашлянул. Потом закашлялся. Поняв, что начинается приступ, он быстро наполнил стакан виски, дождался, когда минует очередной спазм, и залпом выпил едкую жидкость цвета слабо заваренного чая.
– Интересно, о чем это они договаривались в сарае дядьки Зорвана?.. – едва слышно пробормотал он и пожевал губами.
Николай Иванович откинулся на спинку кресла и почувствовал легкое головокружение. Последствия выпитого виски. Виски, и ничего более. Голова от счастья, бывает, кружится, но не так глубоко при этом разливается по телу тепло.
– Это не климакс, – заключил, улыбнувшись, Полетаев. – Это «Маленький ныряльщик». Два года висеть на двери сауны и веселить всякий сброд... Нет, Россия – это самый большой дурдом из всех ныне действующих. Два года у меня в подвале, рядом с сортиром, висел Гойя, конец восемнадцатого века, а я ходил мимо него в одних трусах с пивом в руке! Мама миа, неужели я настолько зажрался, что вывешиваю Гойю на входе в собственную баню?!!
Вдруг побелев лицом, Николай Иванович схватил листок и подтянул его к себе. Как этот гвардии Волокитин мог испохабить работу великого мастера?! Работу, цена которой три миллиона долларов?! А если поторговаться...
Воровато оглянувшись, словно рядом с чужими пальто в школьной раздевалке, Полетаев нырнул рукой в ящик и вынул ластик.
– И как рука поднялась?.. Изувер...
Однако едва резинка коснулась бумаги, он отдернул ее, словно прикоснулся к расплавленному свинцу.
– Что я делаю, идиот?!! Это же доказательство того, что картина настоящая! Это гарантия цены картины!! Мать моя, я не только имею картину, я имею еще и доказательство того, что она – работа Гойи!..
Вдруг на его лицо легла печать тревоги.
А вдруг это «липа»?! «Маленький ныряльщик», он, может быть, и есть на самом деле, но кто даст гарантию, что это тот самый «ныряльщик»? Может, и письмо гвардии рядового – подлинное, но кто сказал, что он написал его на работе Гойи?! Кто даст гарантию того, что эта картина, привезенная Хорошевым