я был уверен, что именно так гавкают лисички), чтобы защитить меня от кого-то. При этом они говорили: «Не бойся, Костик, мы тебя защитим, мы всех победим». Что интересно, от кого они меня защищали, не помню, но мне с ними было не страшно и хорошо…
Сегодня катались с сыном на велосипеде. Он на раме, на подушечке – главный рулевой, я, разумеется, двигатель. Ездили к тёще. Проезжая мимо пустыря, где открывается вид на море, смотрели на закат.
Огромное солнце садилось за бесконечное море. Такое большое солнце бывает только когда ветрено. Облака, окрашенные в желтоватый цвет, практически сливались с небом – чистым, но не прозрачным, а каким-то дымчатым, притуманенным. Лучи светлой камедью разливались на полнеба.
Небо было так рядом и облака так близко, что я в который раз подумал о том, что, наверное, из-за этой приближенности неба эта земля отмечена Богом.
Как хорошо… Отец и сын, небо и море. Как хорошо быть маленьким и быть с маленьким.
Апокалипсис, или Сны разума, порождающие чудовищ
Томимый смутными, непременно мрачными предчувствиями о трагической судьбе всего человечества и лучшей её части (то есть, разумеется, меня), задался я вопрошанием у Всевышнего дать мне знак, если вдруг что-то тут, на Земле обетованной, начнётся.
От природы будучи не особенно ипохондричным, но вместе с тем впечатлительным и любящим время от времени пострадать пафосно и «попасти народы» (хотя вру! – и ипохондричным тоже), – в общем, как обычно, думал думу о бренности бытия, тщетности усилий научно-технической мысли прогрессивного человечества без духовного базиса, – наполовину пафосно, наполовину любуясь собой, думал мысль.
Безусловно, мысль была… была мысль… Но потом, запутавшись в грёзах бессознательного вперемешку с событиями и эмоциями минувшего дня, она исчезла. И я уснул.
Проснулся ночью от шлёпанья босых ножек сына, который прибежал ко мне с криком, что ему приснился страшный сон и что он будет спать с нами. Я его спросил: «Сынок, а что тебе приснилось?» Он ответил, что снился город в огне и что это очень страшно.
Я его, конечно, успокоил, и он уснул. Но у меня от описания его сна на душе похолодело. Мысль, которая до этого дремала, проснулась снова и, я бы даже сказал, пришла в бодрую активность.
«Вот оно», – подумал я, закапываясь под подушку. Но таки апокалиптический пафос в этот раз оказался слабее, чем желание спать и понимание того, что утром на работу, – и мысль уснула тоже.
Утром мысль проснулась чуть раньше, чем голос разума. Ей было просторно в «горних высях» моего сознательного и бессознательного. Но постепенно с глотками горячего кофе я таки вернулся с небес на грешную землю. И апокалиптическая мысль притихла, чтобы время от времени напоминать о себе и о ночном происшествии.
Успев насладиться в течение дня пафосом успешного запугивания близких своими предчувствиями и столь истово обнаруженными подтверждениями предчувствий, я таки решил деликатно спросить у сына, что же ему всё-таки приснилось.
Вечером