отрицательно покачал головой.
– А я вижу, – вздохнула я. – И на столе. И в книгах. И в туалете. И под одеялом. Ползают и ползают. Это значит, что я свихнулась, да?
Я снова захныкала – действие успокоительного начинало проходить. Это была еще одна моя беда – ни седативные, ни обезболивающие препараты меня не брали.
– Ну, успокойся, детка, тише, смотри на меня. – Папа погладил меня по руке. – Никакой ты не псих, просто чего-то сильно испугалась. А скажи, давно они… м-м-м… ползают?
– Два дня. Но я не испугалась! – горячо заверила я папу. – Я не боюсь… просто они так мне надоели… – Я устало махнула рукой.
– Два дня! – ахнула мама. – И ни слова!
– Что же ты маме не сказала? Или Зосе?
– Я боялась, что меня заберут в дурдом… навсегда… А ты же меня не отдашь, папочка, скажи, не отдашь?
– Конечно, не отдам. – Папа взял меня на руки и стал мерить шагами комнату, задумавшись о чем-то. – Аня, – наконец сказал он, – собери все, что нужно. Путь неблизкий.
– Папа, ты же обещал… – У меня внезапно сел голос. – Ты же обещал не отдавать меня…
– Нет-нет, Глория, не бойся, – папа снова посадил меня на стол и взял за руку, – мы поедем к одной бабушке. Она волшебница, она тебе поможет. А вечером вернемся домой.
– А ты не можешь? – спросила я.
– Я не могу, – папа улыбнулся, – но я знаю, кто может. Ты продержишься еще пару часов? Справишься?
Я кивнула. Мама отвела отца в сторону:
– Генрих, тебя уволят, если узнают… а они узнают, в деревне ничего не скроешь… Главврач возил свою дочь к знахарке… Генрих…
– Варианты? – коротко спросил отец. – Аня, здесь некому ей помочь, из меня гипнотизер, как из дерьма – пуля. До Киева мы ее не довезем в таком состоянии, даже на «колесах». – Он невесело усмехнулся. – Два дня, Аня, подумай – два дня… Как она не ссытся еще, я удивляюсь. Собери аптечку, малышка, и едем.
Мама всхлипнула и прижалась к отцу. Он отстранился и ласково сказал:
– Не время плакать, Аня. Давай помогай мне.
Мама кивнула и стала быстро собирать врачебную сумку. Зося, простоявшая все это время у двери крупным напуганным сусликом, оставила наконец в покое свой фартук и произнесла тихо, но решительно:
– Я тоже поеду, Генрих.
– Конечно, Зофия, если хочешь, – рассеянно согласился отец, – возьми чего-нибудь попить и бутербродов, что ли… Ехать далеко.
Он содрал галстук и рванул ворот рубахи – терпеть не мог грязное белье. Потом поднял меня на руки:
– Поедем, маленькая? Меч с собой берешь?
– Да. – Я сжала рукоятку меча, который так и не выпускала из рук, и робко спросила: – Папа, а Тиффани мы можем с собой взять?
– Фани? Да вы же вроде бы не ладили?
Я прижалась щекой к его плечу и стала рассказывать:
– Мы помирились. Фани охраняла меня. Ночью охраняла, не подпускала их ко мне. И в нос лизала, когда я плакала. Я не плакса, просто поплакала немножко, а она меня успокаивала. Она же всего лишь собака, понимаешь? Поэтому не могла мне сказать: «Не плачь, Глория», а только