времена? Мы без всякой бюрократии, по-демократически. Для того и брали власть.
Он тянулся к бутылке долить себе в стакан водки, Маргарита, помня свое обещание Полине, останавливала его:
– Артем Григорьич! Артем Григорьич!..
Скоробеев послушно подчинялся ей:
– Правильно, Рита, правильно. Останавливай. Не позволяй.
Сама Маргарита пила шампанское и позволяла его себе основательно больше, чем следовало бы. Но это в ней играло счастье. Она чувствовала себя на месте. Ей было хорошо с этими людьми, это был ее круг. В голове у нее, не без иронии по отношению к самой себе, промелькнула мысль: наверное, у них у всех чистые уши. Собственно, эта была даже не мысль, а как бы некая твердая уверенность, и она осознанно перевела свое ощущение в мысль, чтобы лишить патетики.
Еинственное, что ее не устраивало в них, – это то, что все они были стариками. Не в полном, конечно, смысле, но много старше, чем ей бы хотелось. Ощутимо старше. Если бы помоложе – было бы совсем замечательно. Как, интересно, Полина вышла за старика? Хотя, если посчитать, тогда, лет восемь-девять назад, Скоробееву было всего тридцать шесть, тридцать семь. Правда, в любом случае у них с Полиной получалось пятнадцать лет разницы, пятнадцать лет – это, Маргарите казалось, целая пропасть. Да и тридцать шесть, тридцать семь – тоже порядочно, не скажешь, что молодой. Маргарите нравились сверстники. Чуть старше, чуть младше – вот как Атлант. Своего, в общем, возраста. Здесь, в этой компании, она не могла бы отозваться ни на чьи ухаживания. К сожалению.
Домой она ехала на машине. После заседания членов комиссии, чтобы им не толкаться в транспорте, развозили обычно на разгонных «Волгах» – троих-четверых в одном направлении, – и Маргарите обычно тоже доставалось место.
Ехать на служебной машине, ехать по праву – о, это, оказывается, было совсем не то, что на такси или даже в машине любовника. Маргарита познала прелесть езды, когда тебя везут не за деньги и не простым пассажиром, а потому что это так положено по твоему статусу. Неслись, мелькали за окнами вечерние огни, мигали светофоры, гнулись под метельным декабрьским ветром прохожие на тротуаре, а ты сидела в тепле, в комфорте, ревел для тебя невидимый двигатель, спрятанный в подкапотной тьме, и жизнь ощущалась брошенной к твоим ногам, раскатанной перед тобой подобно цветной ковровой дорожке – попирай ее и иди.
Нехорошее было чувство, стыдное, Маргарита стеснялась его в себе, прогоняла от себя, но все же оно каждый раз посещало ее. А сегодня, многократно усиленное шампанским, так и кружило голову. И она даже не могла с ним бороться.
Человек звонил, спрашивал Скоробеева уже раз пятый или шестой. Маргарита, отвечая ему, что Артема Григорьевича сейчас нет и сегодня не будет, попробуйте позвонить завтра или послезавтра, испытывала уже такую неловкость, – хоть объяви человеку все как есть. Она и не предполагала, что это так трудно – врать про своего начальника. Врать приходилось всем вокруг: и когда звонили из правительства, и кто-то