не пить – не курить; не завязывать мимолётные знакомства секса ради; не работать, так, чтобы жилы лезли из-под шкуры; и, дойдя до одури, пуститься отдыхать – тоже так, что дым коромыслом и уши в трубочку. Вместо счастливого, внахлёст существования размеренные прогулки по аллеям парка. Приём лекарств – по часам и строгим схемам. Питание только полезными продуктами, а не, боже упаси, шашлыком с костра. Тает во рту, жиром стекает на ладонь. К нему тонкое вино или денатуратную водку – уж как повезёт. Без этого стоит ли городить огород? Я молчу сконфужено.
После ЭКГ Таня отправляется к себе – переодеться. Мы с братом идём в его палату. Мы передвигаемся медленно, взвешенно. Мне трудно выдержать такой темп, но я подчиняюсь.
Кроме кровати брата, у противоположной стены палаты, ещё кровать и больничная тумбочка, прикрытая белой бумагой. Её обладателю два месяца назад делали коронарное шунтирование. Он уже неплохо себя чувствует.
– Завтра выпишется, – мотает головой в ту сторону брат.
Сейчас он серьёзен и смотрит на меня внимательно. Кураж весь вышел. Что сказала Тоня? Что хорошее может сказать врач! Операцию ему делать не надо. Не надо мягче звучит, чем нельзя. Кровать напротив пуста: шунтированный пошёл смотреть футбол. Ему шанс выпал – брату нет. Брат тоскует – я сочувствую.
– Ну что же, – говорит он, – придётся пить таблетки и вести размеренный образ жизни.
В момент принятия столь важного решения появляется Антонина. Брат встаёт, они церемонно прощаются. У брата нет той чёткой сдержанности, которую с лёгкостью демонстрирует Папуля.
Ехать нам недалеко – всего три перекрёстка.
– Буддизм, – говорит Тоня тем же тоном, каким читала свою лекцию, – кроме прочего, проповедует добровольный уход из жизни. Наступает момент, когда человек своё прожил и сознательно подготовленная смерть – благо. Монахи в монастырях, расположенных высоко в горах, наставляют желающих подготовиться к смерти. С суицидом ничего общего. Это осознанное принятие конечности своего существования. Там это переживают многие.
Я молчу – сказать мне нечего. Глубокие снега, ледники, густые туманы, старцы в длинных одеждах, заунывно поющие на непонятном языке длинные молитвы, и при всём этом мой, улыбающийся во всю свою округлую физию братец. Она видит мою оторопь.
– Наши больные ведут себя по-другому: просто не делают то, что необходимо. Пусть будет как есть. Жил так и буду жить дальше, как мне нравится. Не мною отмеряно. Самая опасная позиция для больного. Надо уйти от этого, иначе все усилия пойдут прахом. Тебе надо как-то повлиять на брата – сделать так, чтобы он понял серьёзность положения. Ему тысячу раз было сказано, как надо себя вести. Но он не послушает других. Влияние должно идти исподволь, так чтобы он сам его не заметил.
Как я могу на него повлиять? Брат сам себе на уме.
В сумерках, кажется, что очки её блестят ярче – взгляд делается напряжённее. Слышал ли я что-нибудь