стилистические формы, которые в жизненных пространствах с соответствующей эстетикой порождают сравнимые вкусы, для “массовой культуры” характерно то, что в ней эстетические компетенции не ограничиваются какими-то определенными областями: “Художники-декораторы работают в области промышленного дизайна, художники по костюмам работают модельерами или даже шьют одежду, художники-графики и писатели работают в рекламе, в упаковочном и полиграфическом производстве”[41]. Социальные акторы, действующие в описанных здесь полях, обязаны своими типичными характеристиками той позиции, которую они занимают в том или ином случае и которую они “в этой системе позиций и оппозиций отстаивают” (Bourdieu 1994: 110). Например, в области haute couture[42] так называемые предметы роскоши (articles de luxe) приносят специфическую выгоду – отличие от прочих, – если с их помощью подтверждаются или заново маркируются позиции, тогда как в поле культурной индустрии и “красивой иллюзии” (Lindner, 2003: 52) соответствующие выгоды и изменения позиций могут быть достигнуты и за пределами традиционных культурных сфер.
Для вопроса о городском габитусе имеет значение то, что здесь сравнение между Парижем и Лос-Анджелесом осуществляется на основе доминирующего типа капитала, в данном случае – культурного. Таким образом расширяется фокус, и не только отдельные, конкурирующие друг с другом продукты культуры (например, литература, живопись, театр vs. косметика, мебель, кино) располагаются в культурном силовом поле, но и само это поле превращается в средство различения: выявляются и используются для сравнения в равной мере и типичные, и типизирующие признаки (“светский” vs. “гламурный”). Однако насколько убедительным кажется на первый взгляд это сравнение, настолько оправданным будет и вопрос, ухватывает ли характеристика Парижа и Лос-Анджелеса как “вкусовых ландшафтов” в самом деле “главный вид капитала” (ibid.) для габитуса обоих городов. Ведь нельзя исключить – как подчеркивает сам Линднер (Lindner 2003: 47), говоря о разных типологиях городов, – “что большинство городов образуют смешанные типы, так что классифицировать их можно только в соответствии с преобладающей в том или ином случае экономической составляющей”. И даже если логика поля[43] и габитус обоих городов правильно описаны через выделенный здесь тип капитала, все еще остается более широкий вопрос о том, в каком отношении “логика городских вкусовых ландшафтов” находится с другими логиками – скажем, в политическом поле с его решениями, обязательными для множества людей, или в поле экономики с ее ориентацией на ограниченные ресурсы и положительное сальдо.
Преимущество концепции “габитуса города” заключается, несомненно, в том, что если удастся идентифицировать логику поля, то мы сможем расшифровать “город как целое” со всеми его материальными констелляциями, телесными практиками, социальными действиями и символическими связями. Правда, в этом случае сам габитус раскроется перед нами не с первого взгляда, а лишь постепенно,