и как нелегального проживания в Москве отца, для чего ими был установлен пароль в виде определенного стука.
Любовь Васильевна обвинялась еще и в том, что «будучи контрреволюционно настроена, хранила у себя контрреволюционную эсеровскую литературу и другие эсеровские документы, вела переписку с Рыбиным (бывшим членом ЦК ЛСР), в которых информировала о местонахождении отдельных кадровиков-эсеров».
Ее дочери Ольга, Евгения и Нина Луговские обвинялись еще и в том, что «принимали активное участие в нелегальной деятельности контрреволюционной эсеровской организации, оказывали помощь эсерам, находящимся в ссылках, по месту жительства укрывали эсеров, нелегально проживающих в Москве». Нина дополнительно обвинялась в том, что «имела террористические намерения против вождей партии и правительства».
Виновной себя Любовь Васильевна не признала, что было отмечено следствием, дочери Ольга и Евгения признали себя виновными только в части переписки с отцом, которая, по мнению следствия, носила «контрреволюционный характер», а дочь Нина признала себя виновной по всем пунктам обвинения. 20 июня 1937 года мать и дочери были приговорены к пяти годам лагерей, а 28 июня отправлены в Севвостоклаг.
Сергей Федорович Рыбин во время следствия отвечать категорически отказался по всем вопросам, «касающимся партийной жизни левых эсеров». В начале июля ему было предъявлено «Обвинительное заключение», в котором говорилось: «Оставаясь резко враждебно настроенным к советскому государству, являлся организатором и руководителем контрреволюционной террористической и повстанческой эсеровской организации в Московской области, именовавшей себя «Крестьянский союз», готовившей в 1936 году террористические акты против руководителей ВКП(б) и советского правительства. Воспитывал своих дочерей в контрреволюционном террористическом духе, в результате чего его дочь Луговская Нина была намерена совершить террористическое покушение на т. Сталина».
Рыбин был приговорен к 10 годам заключения и отправлен в Севвостоклаг.
Ирина Осипова
Первая тетрадь
‹8 октября 1932›
‹…› Сейчас половина одиннадцатого вечера. Женя[11] играет на рояле, а я спешу записать то чувство, которое у меня появляется при музыке. Я невообразимо люблю ее, но как-то болезненно и горько. Мне кажется, что невозможно выразить словами того сильного и сложного чувства, которое наполняет меня, что-то хрупкое и нежное болезненно начинает шевелиться в моей душе, приятно и больно щекочет нервы, что-то просится наружу. О, как мне хочется в такие минуты присоединиться к пению сестер, вылить все, наполнявшее меня в одном звучном и прекрасном звуке, но получается дрожащее жидкое хрипение, и я замолкаю, оставляя умирать в душе непонятный порыв. Какая-то непонятная и жгучая прелесть сквозит в разнообразных мелодиях: то шаловливых и игривых, то наполненных тяжелыми переживаниями.
‹11 октября 1932›
Сегодня