при современной зарплате я получаю приблизительно пятьдесят рублей в день, если на одну ставку работать. Больных же в день – не меньше тридцати, не считая эпидемий. Можно посчитать, сколько получается за одного больного.
Прости, Господи! Остаюсь я так, как была. Практически так, как девочки мои кухонные. Получается, что люди дают мне то, что должно было бы дать государство.
И как бы это – простить должников наших.
Когда взяла я в руки первую живую сотню, жгла она мне руки. И только исповедь помогла мне примириться с собой.
– Бери эти деньги, если дают их тебе за твой труд. Бери их, как из рук Божьих. Только не вымогай, не требуй.
Будь милостив, Господи, за всю меру моей вины.
Входит бабушка Славика. Оформляет инвалидность, вернее, перекомиссия. Мальчик – инвалид, причем прогноз – известный.
Папа бросил маму на раннем сроке беременности. Ребенок родился с виду нормальным, но очень скоро у него была выявлена единственная почка, и та пораженная гидронефрозом. Мальчик – очень симпатичный, разумный. Ему уже пять лет. Бабушка души в нем не чает. Всюду ходит с ним, развивает, лечит. Маму мы почти не знаем, знаем только, что много работает и что замуж не вышла.
Бабушка не произносит лишних слов, молча смотрит анализы, молча берет справки.
Перед уходом достает две коробки конфет и кладет на стол – для меня и для медсестры.
– Спасибо!
Хочется склонить голову перед молчаливым достоинством человеческого несчастья, хочется сказать что-то особенное, что помогло бы ей. Но слова останавливаются в горле.
Помилуй, Господи, Славика, и бабушку, и маму его.
Продли, Господи, годы жизни его, ведь иной надежды у него нет. Может, хоть призрачная перспектива пересадки почки?
Дальше проходят, как по заказу, несколько молодых и симпатичных мамочек с двухлетними детишками. Эти оформляются в детский сад. Само по себе дело хорошее, однако, скорее всего, вернутся все через две недели – все будут болеть, а все мамаши будут сидеть на больничных. Хорошо еще, если через две недели. Рекорд у нас был – четыре дня!
И все равно не слушают, все равно оформляют. Риск заболевания детей никого не останавливает.
Бывают, конечно, случаи, когда вопрос зарабатывания денег молодой мамашей – очень насущный для семьи. Но в основном аргумент определения ребенка в сад такой: «Он (она) так мне уже надоел (а)! Я уже сидеть дома не могу! Я уже дома одурела! Я хочу уже одеться и в люди выйти!»
Вот и оформляют. Поэтому аргумент, что ребенок будет болеть, почти не действует.
Медсестра измеряет вес и рост, приводит в порядок прививочные карты. Выписка длинная, возни много. Собираю интервью: от какой беременности и родов, как рос, чем болел и т. д.
И пока я пишу длинную выписку, я думаю о стариках, которых бросают собственные дети. Мысль эта возникает помимо моей воли, как-то издалека. Иногда – нечасто – даже в картинках, то есть, как бы применительно к данному конкретному лицу. Что мы сеем, познаем во время жатвы.
Я не гоню эту мысль