тяжело вздохнула.
– Она ничего не станет подписывать, – спокойно произнес Ланздаун, но взгляд его был жестким как кремень. – Я дам вам шиллинг, чтобы вы убрались отсюда и никогда больше не возвращались.
Оливия с удивлением взглянула на жениха. Он все еще не поздоровался с ней, даже не посмотрел на нее, что немного ее обеспокоило и одновременно заинтриговало.
Очевидно, виконт защищал ее честь. И свою, конечно же, тоже.
Но Оливия всегда считала недопустимым, чтобы кто-либо другой говорил за нее. И сейчас Ланздаун впервые позволил себе нечто подобное.
Их взгляды наконец встретились, и она, искренне недоумевая, спросила:
– Какой вред от того, что я это подпишу? Ведь если мистер Пиклз действительно разбогатеет, ему, возможно, не потребуется продавать эти свои листки. И вообще, зачем разочаровывать талантливого человека?
– Мисс Эверси, позвольте вмешаться? – снова заговорил Пиклз. – Если честно… Боюсь, я целиком под властью моей музы, которая, точно полноводная река…
– Тогда сообщите, во что обойдется постройка плотины, – проворчал Ланздаун.
– Мы попросим мадам Марсо принести перо, – сказала Оливия. – Я подпишу листок и оставлю у нее с указанием передать мистеру Пиклзу после моего ухода. Она была уверена, что Ланздаун не сможет устоять перед ее улыбкой, поэтому улыбнулась ему – улыбнулась чарующе и в то же время с вызовом.
Виконт, однако, колебался – словно обдумывал, как изменить ее решение. Глядя на него, Оливия невольно нахмурилась. «Таким вот и будет наш брак, – подумала она. – Бесчисленные обсуждения и переговоры…» При этом оба, конечно же, будут чрезвычайно вежливы и предупредительны, потому что нет на свете более благоразумных и рассудительных людей, чем они. Во всяком случае, ее жених был именно такой. Что ж, это станет истинным утешением после всех тревог, связанных с выходками ее братьев. Те то повисали на шпалерных решетках под окнами замужних графинь, то отправлялись на виселицу, чтобы затем исчезнуть с нее в облаках дыма. Кроме того, женились на своевольных американских наследницах и получали многочисленные ранения во время войны…
К тому же Ланздаун никогда не станет среди ночи бросать камешки ей в окно.
Внезапно перед ней возникло бледное лицо Лайона. Рубашка под дождем облепила его тело, потому что своим сюртуком он укутал ее… Это видение возвращалось снова и снова, и оно стало для нее настоящей пыткой. Сделав над собой усилие, Оливия отбросила его обратно, в темные глубины памяти – отбросила туда, где оно и должно было находиться.
Тут Ланздаун наконец улыбнулся и проговорил:
– Что ж, моя дорогая, если вы так решили…
«Моя дорогая…». Он начал вплетать эти слова в разговор вскоре после их помолвки, а затем стал употреблять все чаще и чаще. Это звучало очень мило и вполне по-супружески, но в то же время вызывало весьма неприятное чувство – ей казалось, что на шее у нее затягивается алмазный ошейник.
А