Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен
практиковали избиения в порядке развлечения: «…Захочется жандарму почесать кулаки, приходит в нашу комнату, берет одного или двух человек, уводит к себе и начинает издеваться, заставляет работать на него, а сам в это время хлещет, потом пинком выбросит на улицу…» (Дмитрий Бянкин).
В лагере имелось штрафное отделение для красноармейцев и младших командиров, куда помещались нарушители режима и лица, оказывавшие сопротивление режиму, отказывавшиеся давать показания на допросах и, демонстрирующие коммунистические убеждения. В штрафном отделении находилось до 12 военнопленных (в том числе Егор Валов, Иван Шерстнев, Дмитрий Бянкин). Режим содержания «штрафников» был более жестким, их чаще избивали, лишали пищи и воды, выводили на прогулку отдельно от остальных пленных: «…Не кланеешься им, то они по целым дням есть не давали, садили в одиночку, если пить захочешь, то водили в уборную, показывали штыком, пей, дескать» (Дмитрий Бянкин).
Для командного состава японцы практиковали содержание отказывающихся от сотрудничества пленных в одиночных камерах. Так были изолированы стойко державшиеся на допросах майор Владимир Стрекалов и лейтенант Павел Красночуб.
По крайней мере в одном случае пленного – лейтенанта Дмитрия Гусарова, первого летчика попавшего в плен в самом начале конфликта – отправили в Синьцзин (столицу Маньчжоу-Го), где его предположительно допрашивали в штабах 2-й авиадивизии и Квантунской армии.
«Сопровождая этот допрос похабной клеветой против СССР…»
Начиная с Хайлара, допрашивающие иногда пытались склонить пленных на свою сторону, «открыть им глаза». Как правило этим занимались белоэмигранты, так как японскую разведку пленные интересовали только как источник информации. Одну из таких попыток описал Ефим Кустов: «…Затем когда допрашивали и говорили, зачем дескать вы воюете, я ответил, что ваши нарушают границы, то он отвечает, что Советский Союз нападает… и еще говорили, что Япония незахватывает, а дескать устанавливает порядки». Красноармейца Кустова, однако, это не особенно убедило: «когда повезли нас на поезде, то я сразу увидел, как они устанавливают порядки, где бы то ни попал китаец, то они всюду преследуют и обыскивают его и еще я видел в вагоне, когда сел китаец в вагон, то жандармы сразу же давай его обыскивать».
«Просветительская работа» во время допросов была довольно примитивной: «…потом в Хайл аре вызвали меня на допрос, начали спрашивать что такое Маньчжурия, я говорю – не знаю, он солдату сказал чего-то, он принес палку и обратно спрашивает, что такое Маньчжурия я говорю не знаю, он меня палкой начал по голове бить, 4 раза ударил, но я ему ничего не сказал, он меня еще ногой ударил, ударил и выгнал меня, я пошел…» (Иван Поплавский). «На допросах спрашивал бандит, дескать зачем воюете с нами и говорили, что возьмем МНР, пойдем на Советский Союз и говорили, что все равно Россия будет наша» (Павел Рогожников).
В Харбине пропаганда среди пленных была поставлена более системно. Занимались этим не столько японцы, сколько белоэмигранты, по-видимому преимущественно активисты