биваки. Французы праздновали годовщину коронации Наполеона. Подняв на длинных шестах огромные пуки зажженной соломы, они приветствовали проезжающего по линии императора громким «Виват!».
Слушая их, ярославцы пролежали на вершине Працена до утренней зари. Потихоньку перекликаясь, они тужили, что в сырой, промозглой ночи нет им и по чарочке…
А в эти же часы, неподалеку от Працена, в небольшой моравской деревушке Кршеновице, в ставку Кутузова собраны были главные начальники войск, предназначенных для атаки.
Главнокомандующий – без власти и даже без права слова – сумрачно сидел в темном углу, на простой некрашеной лавке, в то время как Паисий Кайсаров, Дишканец и Шнейдерс разворачивали на обеденном крестьянском столе при свете двух шандалов топографические карты.
Бог свидетель! Он сделал все, что было в его силах, и теперь с покорным спокойствием ожидал неизбежной развязки. Государю было угодно сделать его козлом отпущения? Что ж, как ни горька сия чаша, но испить ее придется именно ему. Лезть на рожон против армии, которой никто не видел, предполагать ее на позициях, которых она, скорее всего, не занимает, и, сверх того, ожидать, что французы во все время долгого маневрирования союзников останутся неподвижными, словно пограничные столбы! Да еще забывать о способностях предводителя неприятельской армии Бонапарта!..
Один за другим в низкую горницу с веселыми петухами на оконных занавесках входили и представлялись главнокомандующему князь Багратион, граф Буксгевден, Дохтуров, Милорадович, начальники колонн: первой – барон Вимпфен, второй – Ланжерон и третьей – Пршибышевский. Генералы перешептывались о странности предстоящего сражения. «Удивительно!», «Непонятно!», «Странно!» – тихо разносилось в деревенской комкатке.
Австрийцев – генерал-квартирмейстера союзных войск Вейротера и его помощника генерал-майора фон Бубны, а также начальника четвертой колонны Иоганна-Карла Коловрата – еще не было. Михаил Илларионович оглядел своих военачальников, задержав взгляд на любимых – Багратионе, Милорадовиче, Дохтуровс, и прервал доносившиеся реплики.
– Странного в этом мире и вправду много… – как бы рассуждая сам с собой, сказал он. – Да вот, например, мой Зефир. Он, – тут Кутузов чуть улыбнулся, – едва не ровесник мне. У него уже и волосы над глазами – седые. Лошадь сия, вообразите, подарена еще покойной государыней. Она находилась при мне во многих походах и была необыкновенно умна. Во время сражения при каждом выстреле оглядывалась: цел ли седок? Хороший уход отдалил у Зефира болезни и старость. Но лишь только я переехал границу, начал он ежедневно хромать, особливо посреди сражения. Я понужден был его оставить…
Михаил Илларионович оглядел сидевших на лавках генералов и прищурил левый, зрячий глаз.
– Но всякий раз, как я с него сходил и его отводили в обоз, Зефир переставал хромать. Сия странность побудила найти причины: отчего же он хромал? Искали какого-либо повреждения. Тщетно! Зато когда я вновь хотел сегодня сесть на