теллектуальной издательской системе Ridero
Колькотар
Повесть
Часть 1. Януш
Колькотар. Колькотар, коль-ко-тар. Слова размазываются жирным темно-красным, фиолетово-коричневым маслом по ушам, глазам, медленно затекают в ноздри и тягучим, расплавленным месивом стекают в горло. Колькотар. Элемов дает в руки тюбик с колькотаром и двенадцать. Двенадцать дней на картину. Картину полностью колькотаром. Говорит Хемингуэем. Рот пересыхает, губы обветриваются и растрескиваются. Дают жесткий кракелюр с приподнятыми краями сухой кожи. Колькотар. Я отвинчиваю колпачок и выдавливаю масляную личинку на подушечку большого пальца. Растираю. Тру. Тру. Труд. Трудно будет. Надо покорить. Элемов сказал покорить. Двенадцать дней на картину. Основное – это колькотар. И все его производные. Он многолик. Парижская красная. Английская красная. Caput mortuum vitrioli. Крокус. Железный сурик. Кол-ко-тар. Мумия. Колькотар. Смерть. От него пахнет разложением. В помещении душно. Нечем дышать. Остальные трое дышат. Тяжело. Я слышу каждый их вдох и выдох. Они втягивают прозрачными, усеянными капиллярами ноздрями раскаленный воздух. Вдох, вздох. Вздох, сдох. Выдох. Нам не хватает кислорода. Открыть окно. Но нельзя. Забито. Забыто. Будто никогда и не было у этого окна форточки, створок. Не окно, а зеркало. Элемов смеется. От него пахнет нефтью и смолой. Элемов смеется, остальные молчат. Опустили головы. Рассматривают себя изнутри. Почему колькотар? Почему колькотар? Глаза опять привыкают к мраку элемовской мастерской. Льняное масло желтеет без света. А света здесь нет. Элемов любит темноту. Пишет ночью. Днем умирает. Свет ненавидит. А масло у него желтое, льняное. Все его картины пожелтевшие. Теплые, горячие, извергающиеся лавой. Элемов ненавидит холод. Здесь всегда душно. Элемов презирает холод. И мы никогда при нем не говорим. Потому что мы холодные. От нас холодно. Он мерзнет и болеет от нас. В нас нет страсти. В нас нет огня. А в нем есть. Он запрещает нам разговаривать, когда мы пишем. А мы всегда пишем. И всегда молчим. Колькотар. Коль-ко-тар.
Я
Не
Могу.
Я не могу. Я не могу понять колькотар. Элемов говорит, что краска – это кровь картины. Она должна течь по венам нашего сознания. Быть нами. Быть на нас, в нас. На мне, во мне. Мной. Но я не понимаю колькотар. Он не хочет мне раскрыть свою суть. Я открываю окно. Я в своей мастерской. Мне можно. Здесь можно открывать окно. Грязный, прогорклый воздух молочным туманом вливается по подоконнику и стекает на пол. От моей одежды пахнет. Пахнет скипидаром и грязным телом. Я давно не мылся. Вода уносит с собой мутными потоками образы в канализационные коллекторы. Нельзя мыться, пока не кончил. Картину нужно обязательно закончить. Так учит Элемов. Но сам он никогда не ходит грязным. Пока я дышу улицей, в голове звенит и кружит. Много кислорода. Нельзя, иначе опять упаду в бессознательное. Закрываю и больше никогда не открываю. Я думаю над картиной. Я ее не вижу. Тру подбородок, покрытый свиной щетиной. Из глаза выпадает колонок. Colcothar vitrioli. Нордгаузенская серная кислота рождает тебя в муках. Как мать мертворожденное дитя. Обожженные остатки железного купороса или купоросного камня прокаливают в закрытых сосудах. Элемов поступает так же. Он прокаливает нас в закрытых помещениях, чтобы родилась мертвая голова. Мумия. Я беру широкую кисть и провожу ей по холсту. Он готов. Загрунтован. Я тщательно грунтую. Это очень важно. Фундамент картины, как дома мыслей. Лучшие краски содержат всего один пигмент в максимальной концентрации. Красная железная окись. Крокус. Что я могу? Я не вижу тебя, не чувствую. Ты умерла у меня на руках. Я выдавливаю колькотар и растираю между ладоней. Пахнет масленной краской. Меня успокаивает этот запах и я ложусь на пол. Где-то на улице звенит и кружит. А здесь тихо и спокойно, как в склепе. Вскоре я засыпаю. Мне ничего не снится. Я никогда не вижу снов. Не то что Элемов. Он спит и видит сны. А потом мешает их с реальностью с помощью растворителя номер четыре и размазывает мастихином по холсту. Чтобы избежать психических реакций пигментов и сохранить яркость красок, не следует смешивать более трёх снов сразу. Элемов говорит, что к оттенку надо идти кратчайшим путем. Я верю ему. Я иду кратчайшим путем. Но часто он заводит меня в тупик. Я прислоняюсь щекой к бетонному полу. Слушаю его. Он молчит. Еще слушаю. Он начинает вибрировать, шипеть, извиваться. Змий поганый. Я встаю и иду к холодильнику. Там только протухшая вода в двухлитровой пластиковой бутылке. Иду к окну. Нет, нельзя открывать. Нельзя дышать. Надо думать. Колькотар. Я раздеваюсь до гола. Одежда мешает. Надо думать. Я выдавливаю еще и мажу себе лицо. И кладу колькотарову личинку себе в пупок. Светает. Скоро Элемов заснет. А я начну работать. Постепенно в глазах темнеет. И я вновь засыпаю, а когда просыпаюсь, я доволен. Я впервые видел сон. Он был черно-колькотаровый. И я понимаю, что надо делать.
Я
Не
Могу.
Я не могу остановиться. Не ем, не отдыхаю. Никуда не выхожу. Мне нельзя выходить, пока не кончу. Но я и сам не хочу. Я начал понимать колькотар. Он шепчет. Он нашептывает мне, что надо делать. И я слушаю его. Иногда звенит в ушах. И тогда меня тошнит. Иногда кружит и блестит. И тогда