клубе? – заинтересовался Осипов.
– Да, будет.
– Надо же! Как это вы ее уговорили? Перед войной она была безумно популярна, в Петербурге по ней все с ума сходили.
– Сами-то ее слышали?
– Было дело.
– На какой пластинке?
– Что значит – на какой?
– То и значит. У нее несколько пластинок.
– У меня только одна.
– И что она там поет?
Осипов задумался, затем напел две строчки:
Быть может, родина ее на островах Таити.
Быть может, ей всегда всего пятнадцать лет.
– Это не она, – определил Свечников. – У Казарозы нет пластинки с такой песней.
– Знаете все ее пластинки? – удивился Вагин.
– Да, по каталогу магазина Гольдштейна в Питере.
– И сколько их всего?
– Четыре, – на пальцах показал Свечников. – Пластинки с такой песней у нее нет.
Ее убили неделю спустя, 1 июля.
Возраст этой женщины для Вагина остался тайной. Теперь он был старше, чем она тогда, по меньшей мере вдвое, а если считать ее вечно пятнадцатилетней таитянкой с лотосовым венком избранницы в смоляных волосах, то впятеро. Любимцы богов умирают молодыми. Вагин давно перешагнул тот возрастной порог, за которым любая презираемая смолоду банальность сбрасывает с себя ветхие лохмотья слов и предстает в сияющей наготе вечной истины.
Глава 2
Сестра
Если бы предложили объяснить, зачем он, восьмидесятилетний старик, недавно перенесший операцию на почках, два часа простоял в очереди за билетами на Казанском вокзале, а потом сутки трясся в душном вагоне, где не открывалось ни одно окно, Свечников не смог бы этого сделать. Всего-то и было письмо от незнакомой учительницы с Урала – казенно-вежливые обороты, два-три полузнакомых имени, несколько вкрапленных в текст слов на эсперанто. От имени городских эсперантистов, которые решили обратиться к своим корням, эта Майя Антоновна просила его написать воспоминания о клубе «Эсперо».
Из ведомственного издательства ему иногда присылали на рецензирование мемуары бывших коллег, и он, суеверно радуясь цепкости своей памяти, сочинял ядовитые рецензии с перечислением фактических ошибок, писал и статьи для ведомственного журнала, но тут с самого начала ясно было, что ничего не выйдет. Неделю Свечников уныло тыкал одним пальцем в клавиши машинки, наконец бросил этот мартышкин труд, спустил его жалкие результаты в мусоропровод и сорвался. Даже дочь не предупредил, позвонил ей на работу уже с вокзала.
В поезде от духоты начался приступ астмы, и купировать его удалось не сразу. Спал плохо, зато на следующий день, едва сел в такси, возникло пьянящее чувство, будто не сам захотел сюда приехать, а привела судьба, которая движет им через его же собственные желания, как бывало в юности, а не вопреки им, как теперь. С Покровской свернули на Кунгурскую, и он еще издали увидел силуэт Стефановского училища.
Вокруг выросли