удержать улыбку, слыша это «кое-кто». Потому что все это дело меня не задевает, оно остается снаружи, а я в эту минуту счастлива, что проникла в самую свою глубину, и там, в глубине, я совершенно спокойна и смотрю на все, будто это происходит не со мною, а с кем-то другим.
Пятница, 8 октября 1875 года
<…> Беспорядок в доме для меня сущее горе; разрозненная посуда, комнаты без мебели, дух запустения и убожества надрывают мне сердце!
Господи, сжалься надо мной и помоги со всем управиться.
Я совсем одна. Тете все безразлично: пускай рушится дом, засыхает сад… Я уж не говорю о мелочах. А меня именно эти мелкие упущения выводят из себя и озлобляют.
Когда все вокруг красиво, удобно, богато, я добрая, веселая и благодушная. А среди разора и запустения чувствую, что внутри у меня все пусто и разорено. Ласточка вьет гнездо, лев роет пещеру, почему же человек, венец творения, ничего не желает делать? <…>
Я глубоко и убежденно презираю род человеческий. Не жду от него ничего хорошего. Нигде нет того, чего ищут и на что надеются мечтатели, – нигде нет доброй и совершенной души. Добрые люди глупы, а умные либо хитры, либо слишком заняты своим умом, чтобы быть добрыми. К тому же во всех преобладает эгоизм. Попробуйте-ка найти доброго эгоиста.
Корысть, хитрость, интриги, зависть!! Счастливы те, кто наделен самолюбием: это благородная страсть; из тщеславия и из самолюбия люди хотят казаться хорошими хоть при посторонних, хоть иногда, и это лучше, чем вообще никогда. <…>
Если я и прикоснусь к жизненной пошлости, то лишь затем, чтобы подняться над ней, и я буду счастлива, потому что не стану принимать близко к сердцу всю чепуху, вокруг которой люди вьются, за которую лезут в драку, едят друг друга поедом и рвут на части, как голодные псы.
Точнее и не скажешь. Но куда мне подниматься?
И как? <…> Я воспаряю мысленно; всегда только мысленно, душа у меня сильная, я способна на великие деяния. Да что толку! Живу-то я в темном углу, и никто обо мне понятия не имеет! <…> Ах, знал бы кто-нибудь, чего мне стоит ожидание!
Но я люблю жизнь, люблю огорчения так же, как радости. Люблю Бога и этот мир со всеми его гадостями, и несмотря на все гадости, и, может быть, даже – за все эти гадости. <…>
На дворе еще очень хорошо, в воздухе тихо, луна ярко светит, деревья черны. Ницца прекрасна: вид из моего окна я не променяла бы на любой другой на свете. Погода хороша, но мне грустно, грустно, грустно. <…>
Почитаю еще немного, а потом пойду продолжать мой умственный роман.
Почему, когда что-нибудь говоришь, всегда преувеличиваешь? Мои мрачные размышления были бы справедливы, будь они чуть-чуть поспокойней; необузданность лишает их всякой естественности.
Бывают великие души, бывают прекрасные поступки и бывают благородные сердца, но все это проявляется под влиянием порывов и так редко, что распознать их трудно.
Скажут, быть может, что эти мои раздумья продиктованы досадой; да нет, поводы для досады у меня те же, что всегда, ничего особенного. Не ищите ничего, кроме того, что есть в моем дневнике,