странное послушание: танцевать, танцевать до упаду…
– Садитесь, – сказал Никитин. – Ты, брат Келлер, не с того конца, гляжу, начал. Когда человек в горести, его не чаем надобно отпаивать.
– Поговори мне, доктор самозваный! – отрубил Келлер. – Хрена тебе плешивого…
– Так не мне же! Вот те крест – глотка не сделаю!
Несколько минут спустя на столе все же явились бутылки.
– Я сразу увидел – тебя, сударь, лихоманка бьет, – тихо сказал Никитин. – Две чарки, более тебе ни к чему. Простое хлебное вино – лучшее лекарство.
– Не для всех, – вставил Келлер. – Ну, за упокой, не чокаясь.
– Мне пить нельзя, меня еле от этого дела отвадили, – сообщил Никитин, когда Санька ощутил жар на всем пути прохождения водочной чарки. – Бабки травами поили, молебны служили. Нашелся добрый старичок, заговорил от пьянства.
Санька удивился – Никитин имел молодое свежее лицо и на питуха совершенно не походил. Солнце, заглянув в гостиную, положило ясный луч на его гладкую щеку и высветило веселую голубизну глаз.
– А пил я оттого, что меня девки не любили, – продолжал Никитин. – Хотелось, чтобы не за деньги, а им, дурам, дородных приказчиков подавай из модных лавок. А благородной субтильности не ценили!
Санька невольно улыбнулся.
– Но вернемся к бедной госпоже Степановой. Вы, сударь, стало быть, слушали ее разговоры с товарками. Не может быть, чтобы она им о своих обожателях не рассказывала, – сказал Келлер.
– Нет, сударь… – Санька задумался. – Она была не из таких… Она прямо говорила – в обожателях не нуждается. А коли кому она полюбится и он ей полюбится – пожалуйте под венец. Вот я и полагал…
– И когда ж она так говорила? – спросил Никитин. – И кому?
– Товарке своей, дансерке Петровой, и при том другие дансерки были. И я там же в сторонке стоял. А про обожателей она и слышать не желала!
– Именно такими словами и сказала? Что-де под венец?
– Да. Ей Петрова говорила – сам Светлейший князь изволил отметить ее ловкость и дарование, надежные люди донесли. А она – нет, только законного мужа могу любить, иным – от ворот поворот.
– Так и сказала? Такими словами?
– Да.
– Так вот же она, разгадка! – воскликнул Никитин. – Вот она, причина!
Санька приоткрыл рот, соображая. Что несостоявшийся питух имел в виду?
– Коли так – все сходится, но так ли? – спросил недоверчивый Келлер. – Господин Румянцев, о чем еще говорила госпожа Степанова с товарками?
– Да о ролях, о па, о группах, в которых стоят фигуранты, о фигурах… о нарядах, – Санька припоминал старательно. – О том, кто на ком женится… о крестинах…
Он слышал-то немного, но это была болтовня, мало интересная мужчине, и возрождать ее в памяти – большая морока.
Келлер задавал еще вопросы, а Никитин отошел к секретеру и уселся писать. Это было не письмо, а записка. Он дождался, пока высохнут чернила, сложил ее и запечатал красным сургучом. Печатка была прямо девичья –