Из кусочков жизни
(Письмо маме)
Я пишу это письмо в картинках, думаю, так лучше и понятней тебе. Ушел я из деревни, от нужды, покрывшей ее саваном. Из каждого окна выглядывает нищета. Даже петухи невесело приветствуют восход солнца. И ты, мама, крутишься, как белка в колесе, но той хоть орешки дают. А когда моему соседу Витьку отец подарил скутер, я знаю, ты всю ночь проплакала. Не плачь мама, теперь мне в школу не идти и ботинок мне не надо. Масла в огонь добавили библиотекарши, когда, не видя меня, а я остр на уши, сокрушались, что нет панели в деревне, и хоть в петлю. Учителем мне теперь стала сама жизнь.
Картина первая
Горбатый
Райцентр смешной. Дома, как и у нас в деревне. Одна телевизионная мачта торчит. Словно штопальная игла. Торчит мачта бесполезно, опустив уши-тарелки. Через спутник теперь телепередачи идут. Люди тоже смешные. Половина, и бабы, ходят в трусах, даже белых. Пузо не прикрывают, а у одной рыжей девки, кольцо в пупке, как у нашего деревенского быка. Что их тоже на цепь сажают? Если золотое кольцо, то слободно можно дернуть и убежать. Но чужого мне не надо, хоть и своего нет. Прикольно, совсем у меня ничего нет.
На базаре меня подозвал к себе, не поверишь, верблюд. Мужик был горбатый, а голова, что те у жеребца Седого из конюшни нашего Гитлера. Только с челкой. И он все время плевался, так как жевал табак.
– Ты чей? – спрашивает. – Все время здесь ошиваешься.
– Был мамин, сейчас ничей. В бегах я.
– Помоги мне тогда загрузить товаром тележку.
А знаешь, мама, какой у него товар? Словно с плантации нашего фермера Скупого. Огурцы там разные, дыни с тыквой. Потом впрягся в тележку и тащил ее через весь город. Лошадь меньше устает.
Горбатый накормил меня супом и сразу прогнал. Пошел дождь. У нас все лето его не было, а тут словно из ведра опять окатила Сонька. Знаешь ты ее. В маленьком домике у речки живет со своей бабкой. Как мимо иду, завсегда окатит. Хотела, наверно, познакомиться.
Иной хозяин и собаку в такую погоду со двора не выгонит, а Горбатый лишь дал горсть табаку:
– Продашь на базаре, – говорит. – Увидишь там похожего на меня армянина и продашь ему. Табак хороший.
– Такого второго армянина больше нет, – ответил я и ушел, чувствуя себя царевичем, которому приказали идти туда, не зная куда.
Мир не без добрых людей, но мало их осталось. Не спал бы я трое суток под забором заколоченного дома.
Утро здесь не как у нас. Выкатывается солнце, зеркалом заблестит Узень, поплывут на корм в камыши гуси. И тают тени. А в городе даже тени долго не тают, и сразу вылезаешь на солнышко из подворотни, чтобы отогреться. Холод за ночь достает до хрящей спины.
Картинка вторая
Волжанка
– Вылезай осторожней, в доске гвоздь торчит, – подала мне руку девчонка. Стрижка как у меня, но одета лучше, и в ушах кольца. Чтобы не выглядеть совсем тюфяком, я достал из кармана огромный гвоздь, который заточил до остроты шила еще дома.
– Вот гвоздь, а это проволока.
– Зачем такой огромный и острый, как шпага? – изумилась она.
– Быков я им убиваю на нашей фирме.
– Тореадор?
– У меня красного плаща нет, – ответил я: знай, мол, наших, не лаптем щи хлебаем и не лыком шиты. Девушка сразу догадалась, что сбег я из дому.
– Почему, говорит, в подворотне спишь? Весь чумазый и в рванье.
Обиделся я на свою долю и гаркнул:
– Нищий я. Не видишь, буржуйка. Остались в деревне еще бедней. Катись колбаской, мне хлеб добывать надо.
Она взяла меня за руку:
– Успокойся. Конечно, это непорядок, когда хлебороб ищет кусок хлеба. Что-нибудь придумаем. И никакая я не буржуйка, даже не печка, – улыбнулась она, показав на щеке ямочку. Если бы не эта ямочка…
– Я волжанка, – продолжала она, – живу на реке вместе с папкой. Он бакенщик, есть еще такая профессия.
Через некоторое время я помогал ее отцу зажигать на мелководье бакены, ловить рыбу. Харчей было много, люди хорошие. Может, и остался бы с ними, да и работа, только грести немного веслами, без излишних перегибов, как говорил наш пастух дед Пахом, но простился я и ушел. Зажигая фонари, не добьешься ничего заметного в жизни. Это я усек. Прочно впиталась в меня красота волжских закатов и зорь, и, казалось, я бегал к бакенам босиком по волнам, как по ступеням, а не плыл туда на лодке. И понял я: могучей и богаче матушки-Волги ничего на свете нет. Даже рыбины мне казались серебряными, а сама Волга транспортером жизни.
Проплывающие пароходы, говорят, всех манят. А меня не просто манили, а тащили канатом буксиры.
И я встретился с капитаном на набережной Волги. Как туда попал, отдельная картинка. Было трудно и даже очень. Как комары на Узене досаждали менты. Убегал и удирал от них столько – даже коленки перестали сгибаться. Но будя.
Картинка